Go to:  Davar site entry | Site contents | Site index | Russian | Russian drama | Text bottom

Ромул Великий
(Исторически недостоверная комедия в четырех актах)

Фридрих Дюрренматт

I акт
«Великое умение принять небольшое отступление от истины за саму истину,
нa котором основано дифференциальное исчисление,
составляет и сущность нашего остроумия, где все могло бы рухнуть,
рассмотри мы это отступление строго философски.» 

Лихтенберг

Действующие лица:

К и р с а н о в  Станислав Александрович, 58 лет.
З о я    С е р г е е в н а  — его жена, 54 года.
А л е к с а н д р  — их старший сын, 30 лет.
С е р г е й  — их младший сын, 22 года.
П и н с к и й  Александр Рувимович — старый друг, 58 лет.
Б а з а р и н  Олег Кузьмич — добрый знакомый, 55 лет.
А р т у р  — друг Сергея, 22 года.
Е г о р ы ч  — сантехник, 50 лет.
Ч е р н ы й    Ч е л о в е к.

Действующие лица


Ромул Августул — император Западной Римской империи.

Юлия — его жена.

Рея — его дочь.

3енон Исаврийский — император Восточной империи.

Эмилиан — римский патриций.

Марес — военный министр.

Тулий Ротунд — министр внутренних дел.

Спурий Тит Мамма — префект кавалерии.

Ахилл — камердинер.

Пирам — камердинер.

Аполлион — антиквар.

Цезарь Рупф — предприниматель.

Филакс — актер.

Одоакр — князь германцев.

Теодорих — его племянник.

Фосфорид — камергер.

Сульфурид — камергер.

Повар, слуги, германцы.


Время действия: с утра 15 до утра 16 марта 476 года от рождества Христова.

Место действия: вилла императора Ромула в Кампанье.

Действие первое

Ранним мартовским утром четыреста семьдесят шестого года префект Спурий Тит Мамма добрался, загнав коня, до летней резиденции императора в Кампанье, где его величество проживает и в зимнее время.  Весь в грязи, с окровавленной повязкой на левой руке, он с трудом спешился, и тут же споткнулся, спугнув при этом неисчислимое скопище раскудахтавшихся кур; никого не обнаружив, он поспешил в дом и добрался наконец до кабинета императора.  Сперва ему показалось, что здесь пусто и все заброшено.  Лишь несколько шатких, полуразвалившихся кресел да по стенам бюсты государственных деятелей, мыслителей и поэтов, принадлежащих истории Рима.  Все они с не в меру серьезными лицами.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Эй!  Эй!

Ответа нет.  Наконец он заметил на заднем плане, по обе стороны двери, застывших, словно статуи, престарелых камердинеров Пирама и Ахилла, служащих у императора с незапамятных времен.  Пораженный их почтенным видом, префект уставился на них и совсем оробел.

Эй!

П и р а м :   Потише, молодой человек!

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Наконец то!  А я уж решил, что все тут повымерли.  Устал я, как пес.  (Тяжело дыша, опускается в кресло.)

А х и л л :   А вы кто будете?

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Спурий Тит Мамма, префект кавалерии.

П и р а м :   Что же вам угодно?

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Я должен видеть императора.

А х и л л :   Вы просили об аудиенции?

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Сейчас не до формальностей.  У меня срочное донесение.

П и р а м :   Спурий Тит Мамма, при дворе римского императора не бывает ничего срочного.

Взбешенный префект вскакивает.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Донесение из Павии.  Худые вести от императорского полководца Ореста.

Камердинеры переглядываются.

П и р а м :   Худые вести из Павии.

Ахилл качает головой

А х и л л :   Слишком уж Павия ничтожный городок, чтобы вести оттуда могли быть по-настоящему худыми.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Великая Римская империя рушится!  (Спокойствие обоих камердинеров выводит его из равновесия.)

П и р а м :   Этого не может быть.

А х и л л :   Такое громадное учреждение, как Римская империя, не может рухнуть целиком.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Приближаются германцы!

А х и л л :   Спурий Тит Мамма, они приближаются уже пятьсот лет.

Префект хватает Ахилла и трясет его как трухлявое дерево.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Долг патриота велит мне повидать императора.  И немедленно!

А х и л л :   Нам не надо патриотизма, который противоречит общепринятым нормам поведения.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   О боже!  (Растерявшись, отпускает Ахилла.)

П и р а м (успокаивая его) :   Позвольте, молодой человек, дать вам совет.  Если вы меня послушаетесь, мигом добьетесь своего.  Сходите к обергофмейстеру.  У него прием через два часа.  Ровно в десять.  Зарегистрируйтесь, как приезжий, и сразу исхлопочите у министра внутренних дел разрешение сообщить двору важную новость.  И в течение ближайших дней вы, вероятно, сумеете, и может быть даже лично, передать ваше сообщение императору.

Префект совсем растерялся.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   К обергофмейстеру?..

П и р а м :   Справа за углом, третья дверь налево.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   К министру внутренних дел?

П и р а м :   Седьмая дверь направо.

С п у р и й   Т и т   М а м м а  (все еще в растерянности) :   Стало быть, в течение ближайших дней...

А х и л л :   В течение ближайших недель.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Несчастный Рим!  Ты погибаешь из-за двух лакеев!  (В отчаянье убегает налево.)

Оба камердинера опять застывают, как изваяния.

А х и л л :   Я принужден с прискорбием отметить, что нравы в нашу эпоху падают все сильнее.

П и р а м :   Кто недооценивает нас, роет могилу Риму.

В дверях между камердинерами появляется император Ромул Августул.  На нем пурпурная тога, на голове золотой лавровый венок.  Его величеству за пятьдесят, он спокоен, благодушен и все понимает.

П и р а м  и  А х и л л :   Salve, Цезарь!

Р о м у л :   Salve.  Сегодня что, Мартовские Иды?

А х и л л :   Так точно, государь, Мартовские Иды.  (Кланяется.)

Р о м у л :   Исторический день!  По закону сегодня положено награждать чиновников и вообще всех государственных служащих.  Пережиток давнего суеверия.  Надеялись предотвратить покушение на императора.  Позовите министра финансов!

А х и л л :   Министр финансов сбежал, ваше величество!

Р о м у л :   Сбежал?

П и р а м :   Вместе с государственной казной, государь.

Р о м у л :   Зачем?  Ведь казна пуста.

А х и л л :   Надеется, что его побег прикроет полное финансовое банкротство государства.

Р о м у л :   Он не дурак!  Кто хочет избежать большого скандала, нарочно устраивает маленький.  Присваиваю ему звание «Спаситель отечества».  А где он теперь?

А х и л л :   Нанялся в одну экспортную виноторговую фирму в Сиракузах.

Р о м у л :   Надеюсь, такой усердный работник сумеет в частной торговле оправиться от убытков, которые принесла ему rocударственная служба.  Возьмите!  (Снимает с головы лавровый венок, отламывает два листка и вручает обоим камердинерам.)  Возьмите по золотому лавровому листу и обменяйте их на деньги.  Только верните все, что останется сверх вашего жалования.  Мне из этих денег надо еще заплатить повару, первому человеку империи.

П и р а м  и  А х и л л :   Будет сделано, ваше величество!

Р о м у л :   Когда я садился на престол, в этом золотом венке, символизирующем императорскую власть, было тридцать шесть листков, а сейчас только пять.  (Задумчиво разглядывает венок и снова надевает его.)  Подайте утреннюю трапезу!

П и р а м :   Завтрак?

Р о м у л :   Утреннюю трапезу.  У себя в доме я пока устанавливаю, что такое классическая латынь.

Пирам вносит столик, на котором приготовлен завтрак.  На столе ветчина, хлеб, спаржевая настойка, чашка с молоком, и яйцо в рюмке.  Ахилл приносит стул.

(Садится, разбивает яйцо.)  Август ничего не снес?

П и р а м :   Ничего, сударь.

Р о м у л :   А Тиберий?

П и р а м :   Юлии ничего не кладут.

Р о м у л :   А Флавии?

П и р а м :   Домициан снес.  Но ведь ваше величество не желает есть его яйца.

Р о м у л :   Домициан был скверным императором.  Пускай несется сколько угодно, я его яиц есть не стану.

П и р а м :   Как прикажете, государь. 

Его величество доедает яйцо.

Р о м у л :   А это чье яйцо?

П и р а м :   Как всегда, Марка Аврелия.

Р о м у л :   Вот это приличная несушка.  Остальные императоры ничего не стоят.  А еще кто-нибудь несется?

П и р а м :   Одоакр.  (Несколько смущен.)

Р о м у л :   Смотри-ка!

П и р а м :   Два яйца.

Р о м у л :   Здорово!  А как мой полководец Орест, которому надлежит одолеть этого германца?

П и р а м :   Ничего.

Р о м у л :   Ничего.  Ну, я на его счет не очень и обольщался.  Хорошо бы нафаршировать его каштанами и подать нынче к ужину.

П и р а м :   Будет исполнено, ваше величество.

Его величество ест хлеб с ветчиной.

Р о м у л :   А о курице, носящей мое имя, ты ничего не скажешь?

П и р а м :   Это самое талантливое и благородное создание из всех, какие у нас есть.  Высочайшее достижение римского куроводства.

Р о м у л :   А яйца оно кладет, это благородное создание?

Пирам устремляет на Ахилла умоляющий взгляд.

А х и л л :   Почти, ваше величество.

Р о м у л :   Почти?  Как это понимать?  Курица либо несется, либо нет.

А х и л л :   Пока еще нет, государь.

Его величество решительно взмахивает рукой.

Р о м у л :   Значит, нет!  Что ж, кто ни на что но годен, годен на сковородку.  И пускай заодно со мной и Орестом повар поджарит еще Каракаллу.

П и р а м :   Ваше величество, Каракаллу и Филиппа Араба вы ели позавчера со спаржей.

Р о м у л :   Пускай тогда возьмет моего предшественника, Юлия Непота.  Он тоже ни черта не стоит.  А впредь я желаю, чтобы по утрам мне подавали яйца Одоакра.  Мне он симпатичен.  Вот у кого выдающийся талант.  Раз уж германцы пришли, надо по крайней мере взять лучшее из того, что у них есть.

Слева бледный как смерть вбегает министр внутренних дел  Т у л и й   Р о т у н д.

Т у л и й   Р о т у н д :   Ваше величество!

Р о м у л :   Что тебе, Тулий Ротунд?

Т у л и й   Р о т у н д :   Ужас!  Катастрофа!

Р о м у л :   Знаю, мой милый министр внутренних дел, я уже два года не плачу тебе жалования, и вот сегодня, когда я намеревался это сделать, министр финансов удрал с государственной казной.

Т у л и й   Р о т у н д :   Государь, наше положение такое отчаянное, что о деньгах уже никто не думает.

Его величество пьет молоко.

Р о м у л :   Стало быть, мне опять повезло.

Т у л и й   Р о т у н д :   Префект Спурий Тит Мамма проскакал два дня и две ночи, чтобы доставить вашему величеству вести из Павии.

Р о м у л :   Два дня и две ночи?  Ничего себе!  За такое выдающееся спортивное достижение стоит посвятить его в рыцари.

Т у л и й   Р о т у н д :   Я сейчас же приведу рыцаря Спурия Тита Мамму к вашему величеству.

Р о м у л :   А он не устал?

Т у л и й   Р о т у н д :   Совсем изнемог — и телом и душой.

Р о м у л :   В таком случае, Тулий Ротунд, проводи его в самую тихую комнату, какая есть в доме.  Спортсменам тоже нужен отдых.

Министр внутренних дел озадачен.

Т у л и й   Р о т у н д :   Ваше величество, а как же его донесение?

Р о м у л :   То-то и оно.  Самую скверную весть приятно выслушать, когда ее приносит хорошо отдохнувший, чисто вымытый и свежевыбритый человек, особенно если он хорошо поел.  Пускай явится завтра.

Т у л и й   Р о т у н д  (совершенно растерян) :   Ваше величество, но он привез весть, которая взорвет мир.

Р о м у л :   Мир взрывают не вести.  Его взрывают события, которые мы не властны изменить, ибо когда мы о них узнаем, они уже свершились.  Вести лишь будоражат мир, вот мы и стараемся их по возможности подольше не слышать.

Тулий Ротунд смущенно кланяется и уходит налево.  Пирам подает Ромулу жаркое.

А х и л л :   Антиквар Аполлион.

Слева входит антиквар  А п о л л и о н,  одетый весьма элегантно по-гречески.

А п о л л и о н  (кланяется) :   Ваше величество!

Р о м у л :   Мне пришлось дожидаться тебя три недели, антиквар Аполлион.

А п о л л и о н :   Простите, ваше величество.  Я ездил на аукцион в Александрию.

Р о м у л :   Ты предпочитаешь аукцион в Александрии банкротству Рима?

А п о л л и о н :   Дела, ваше величество, дела.

Р о м у л :   Ну и что!  А бюсты, которые ты приобрел у меня, тебе разве не по вкусу? В особенности Цицерон — ценная была вешица.

А п о л л и о н :   Это, ваше величество, особый случай.  Пятьсот слепков удалось разослать по гимназиям — теперь их в германских первобытных лесах уйму понастроили.

Р о м у л :   Господи помилуй, Аполлион, неужто же Германия цивилизуется?

А п о л л и о н :   Свет разума не остановишь!  Когда германцы будут цивилизованными, они перестанут лезть на Рим.

Его величество режет жаркое.

Р о м у л :   Если германцы придут в Италию или в Галлию, они получат культуру из наших рук, а если останутся в Германии, они создадут культуру своими силами, и это будет ужасно.  Так ты возьмешь остальные бюсты или нет?

Антиквар оглядывается.

А п о л л и о н :   Надо бы мне их получше разглядеть.  На бюсты спроса почти нет, в моде еще только великие боксеры да пышные гетеры.  А тут у некоторых, кажется, еще и стиль какой-то сомнительный.

Р о м у л :   Каждый бюст создан в том стиле, какого он заслуживает.  Ахилл, подай Аполлиону стремянку.

Ахилл подает антиквару небольшую лесенку, грек влезает на нее и в течение последующих сцен, то стоя на лестнице, то слезая и передвигая ее дальше, разглядывает бюсты.  Справа входит императрица Юлия.

Ю л и я :   Ромул!

Р о м у л :   Что, моя дорогая?

Ю л и я :   Хоть бы в такую минуту ты перестал жевать!

Его величество кладет вилку и нож.

Р о м у л :   Пожалуйста, Юлия.

Ю л и я :   Я, Ромул, очень беспокоюсь.  Обергофмейстер Эбиус намекнул мне, что получены ужасные вести.  Я, правда, Эбиусу не слишком доверяю, он ведь германец, его настоящее имя Эби...

Р о м у л :   Эбиус — единственный, кто свободно говорят на всех пяти международных языках — по-латыни, по-гречески, по-еврейски, по-германски и по-китайски.  Впрочем, я, признаться, не вижу разницы между германским и китайским.  Но, как бы то ни было, Эбиус набрался такой учености, какая римлянину и не снилась.

Ю л и я :   Ты просто германофил, Ромул.

Р о м у л :   Чепуха, я люблю их куда меньше, чем моих кур.

Ю л и я :   Ромул!

Р о м у л :   Пирам, поставь моей жене прибор и принеси первое яйцо Одоакра.

Ю л и я :   Подумал бы о моем больном сердце.

Р о м у л :   Вот поэтому садись и ешь.

Императрица, вздыхая, садится слева к столу.

Ю л и я :   Ты мне скажешь, наконец, что за страшная весть пришла сегодня утром?

Р о м у л :   Понятия не имею.  Гонец, который ее доставил, спит.

Ю л и я :   Так вели же его разбудить, Ромул!

Р о м у л :   Жена, побереги свое сердце.

Ю л и я :   Как государыня...

Р о м у л :   Как государь я, наверное, последний римский император, и уже поэтому занимаю довольно жалкое место во всемирной истории.  Так или иначе, я кончу худо.  Но в одном я дорожу своей репутацией.  Никто не посмеет сказать, что я хоть раз позволил себе зря разбудить человека.

Справа входит принцесса Рея.

Р е я :   Здравствуй, отец.

Р о м у л :   Здравствуй, дочка.

Р е я :   Как ты спал?

Р о м у л :   С тех пор как я — император, я всегда хорошо сплю.

Рея садится справа к столу.

Пирам, поставь прибор для принцессы и принеси второе яйцо Одоакра.

Р е я :   О боже, Одоакр снес второе яйцо?

Р о м у л :   Этот германец неутомим.  Хочешь ветчины?

Р е я :   Нет.

Р о м у л :   А холодного жаркого?

Р е я :   Нет.

Р о м у л :   А рыбки?

Р е я :   Тоже нет.

Р о м у л :   А спаржевой настойки?  (Хмурится.)

Р е я :   Нет, отец.

Р о м у л :   С тех пор как ты стала брать у актера Филакса уроки драматического искусства, ты совсем потеряла аппетит.  Что же ты репетируешь?

Р е я :   Предсмертный плач Антигоны.

Р о м у л :   Брось ты эти старомодные трагические вирши!  Возьмись-ка за комедию, это нам больше подходит!

Императрица возмущена.

Ю л и я :   Ромул, ты же понимаешь, что девушке, у которой жених уже три года томится в германском плену, неприлично играть комедию.

Р о м у л :   Успокойся, жена.  Кто дышит на ладан, как мы, тот способен понять только комедию.

А х и л л :   Военный министр Марес просит разрешения обратиться к вашему величеству.  Неотложное дело.

Р о м у л :   Не понимаю, почему военный министр вечно является именно тогда, когда я беседую о литературе.  Пусть придет после трапезы.

Ю л и я :   Ахилл, передай военному министру, что императорское семейство радо его видеть.

Ахилл кланяется и уходит налево.  Его величество вытирает рот салфеткой.

Р о м у л :   Ты, дорогая жена, опять стала не в меру воинственной.

Военный министр  М а р е с  входит слева, кланяется.

М а р е с :   Ваше величество!

Р о м у л :   До чего бледны сегодня мои приближенные!  Меня уже министр внутренних дел этим поразил.  Что тебе нужно, Марес?

М а р е с :   Как министр, ответственный за ход войны с германцами, я вынужден просить ваше величество немедленно принять префекта кавалерии Спурия Тита Мамму.

Р о м у л :   Этот рекордсмен все еще не спит?

М а р е с :   Солдату не пристало спать, когда он знает, что его император в беде.

Р о м у л :   Беззаветная преданность моих офицеров начинает меня обременять!

Императрица встает.

Ю л и я :   Ромул!

Р о м у л :   Что Юлия?

Ю л и я :   Сию же минуту прими Спурия Тита Мамму!

Пирам что-то шепчет императору.

Р о м у л :   Это ни к чему.  Пирам только что доложил, что Одоакр снес третье яйцо.

Ю л и я :   Ромул, империя рушится, солдаты проливают кровь, а ты все время говоришь только о своих курах.

Р о м у л :   После того как гуси спасли Капитолий, для этого есть все основания.  Спурий Тит Мамма мне больше не нужен.  Германский князь Одоакр взял Павию, это ясно, ибо курица, носящая его имя, снесла три яйца.  Такие соответствия необходимы, не то в мире не было бы уже совсем никакого порядка.

Все ошеломлены.

Р е я :   Отец!

Ю л и я :   Это неправда!

М а р е с :   К сожалению, правда, ваше величество, Павия пала.  Рим потерпел самое тяжелое поражение за всю свою историю.  Префект привез последние слова командующего войсками Ореста, который со всей своей армией попал к германцам в плен.

Р о м у л :   Я знаю, что говорят мои полководцы перед тем, как сдаться в плен: «Покуда кровь течет в наших жилах, мы не сдадимся».  Все это говорили.  Военный министр, прикажи префекту кавалерии лечь, наконец, спать.

Марес молча кланяется и уходит налево.

Ю л и я :   Ты должен что-то сделать, Ромул, ты должен немедленно что то сделать, не то мы пропали!

Р о м у л :   Сегодня после обеда я набросаю обращение к моим солдатам.

Ю л и я :   Все твои солдаты до последнего перебежали к германцам.

Р о м у л :   В таком случае я произведу Мареса в рейхсмаршалы.

Ю л и я :   Твой Марес — набитый дурак.

Р о м у л :   Это верно, но где найдешь в наше время разумного человека, который согласится быть военным министром Римской империи?  Я велю опубликовать бюллетень о моем здоровье.

Ю л и я :   Какой от этого прок?

Р о м у л :   Дорогая, чего ты еще от меня хочешь?  Достаточно того, что я управляю государством.

Аполлион, который слез с лестницы, подходит к императору и показывает ему бюст.

А п о л л и о н :   Ваше величество, за этого Овидия я даю три золотых.

Р о м у л :   Четыре.  Овидий был великий поэт.

Ю л и я :   Ромул, кто это?

Р о м у л :   Антиквар Аполлнон из Сиракуз, я продаю ему мои бюсты.

Ю л и я :   Кто тебе позволил разбазаривать великих поэтов, мыслителей и государственных деятелей, принадлежащих нашему славному прошлому?

Р о м у л :   У нас распродажа уцененных товаров.

Ю л и я :   Не забывай, что эти бюсты — единственное, что тебе оставил мой отец Валентиниан.

Р о м у л :   Он еще и тебя мне оставил, дорогая.

Р е я :   Я не могу этого больше вынести!  (Встает.)

Ю л и я :   Рея!

Р е я :   Пойду учить монолог Антигоны!  (Уходит направо.)

Ю л и я :   Видишь, родная дочь перестала тебя понимать!

Р о м у л :   У нее голова забита трагическими ролями.

А п о л л и о н :   Три золотых и шесть сестерциев — я, ваше величество, больше не дам.

Р о м у л :   Возьми еще несколько бюстов, и сочтемся сразу.

Аполлион опять влезает на лестницу.  Слева вбегает министр внутренних дел.

Т у л и й   Р о т у н д :   Ваше величество!

Р о м у л :   Ну, что тебе еще, Тулий Ротунд?

Т у л и й   Р о т у н д :   Император Восточной Римской империи Зенон Исаврийский просит убежища.

Р о м у л :   Зенон Исаврийский?  Стало быть, он тоже не чувствует себя уверенно в своем Константинополе?

Т у л и й   Р о т у н д :   Никто уже себя в этом мире не чувствует уверенно.

Р о м у л :   Где же он?

Т у л и й   Р о т у н д :   В прихожей.

Р о м у л :   А его камергеры Сульфурид и Фосфорид тоже здесь?

Т у л и й   Р о т у н д :   Только им и удалось бежать вместо с ним.

Р о м у л :   Если Сульфурид и Фосфорид останутся за дверью, Зенон может войти.  Византийские камергеры очень уж строги.  Заприте их в птичнике.

Т у л и й   Р о т у н д :   Слушаюсь, государь.

Слева вбегает император  З е н о н   И с а в р и й с к и й,  одетый куда пышнее и элегантнее, чем его западный коллега.  Пирам и Ахилл в последнюю минуту оттесняют камергеров Зенона, которые, причитая, протискиваются к двери.

3 е н о н :   Привет тебе, благородный венценосный брат!

Р о м у л :   Привет!

3 е н о н :   Привет тебе, благородная венценосная сестра!

Ю л и я :   Привет тебе, благородный венценосный брат!

Объятия.  Зенон становится в позу, предписанную придворным ритуалом восточноримскому императору, просящему убежища.

3 е н о н :   Помощи я прошу, о солнце вселенной...

Р о м у л :   Мой дорогой Зенон, я вовсе не настаиваю, чтобы ты непременно прочел длинные стихи, которые по византийскому церемониалу следует произносить императору, когда он просит убежища.

3 е н о н :   Я не могу обмануть доверие моих камергеров.

Р о м у л :   А я их не впустил.

3 е н о н :   Попросту не впустил?

Р о м у л :   Я велел их запереть в птичнике.

3 е н о н :   Отлично!  Раз они меня не видят, я сегодня в порядке исключения не буду пользоваться положенными формулировками.  Сил уже нет!  С тех пор как я бежал из Константинополя, мне по три раза в день приходилось повторять две тысячи строк «Помощи я прошу» перед разными политическими деятелями.  Голос сорвал.

Р о м у л :   Садись.

3 е н о н :   Спасибо.  (С облегчением садится к столу.)  Знаешь, Ромул, когда мои камергеры со мной, я просто тону во всех этих предписаниях и правилах.  Я должен как положено двигаться, как положено говорить, как положено есть и пить.  Спасенья от этого нет.  Но стоит им уйти, как во мне просыпается сила моих предков-исаврийцев, просыпается испытанная, твердая, как скала, вера...  А решетки у твоего птичника надежные?

Р о м у л :   Можешь быть спокоен.  Пирам, поставь прибор для Зенона и принеси яйцо.

П и р а м :   У нас осталось только яйцо Домициана.

Р о м у л :   На этот случай оно годится.

3 е н о н :   Мы, собственно говоря, уже семь лет находимся в состоянии войны друг с другом.  Лишь германская угроза приостановила столкновение наших армий.  (Несколько смущен.)

Р о м у л :   В состоянии войны?  Я про это ничего не знаю.

3 е н о н :   Но ведь я же отнял у тебя Далмацию.

Р о м у л :   А разве она была моей?

3 е н о н :   При последнем разделе империи она отходила к тебе.

Р о м у л :   Между нами, императорами, говоря, я давно уже не ориентируюсь в международном положении.  Что тебя заставило покинуть Константинополь?

3 е н о н :   Моя теща Верина вступила в союз с германцами, и меня изгнали.

Р о м у л :   Странно.  Ты же был в такой дружбе с германцами...

3 е н о н :   Ромул!  (Обижен.)

Р о м у л :   Насколько я в курсе сложных взаимоотношений на византийском престоле, ты сам заключил союз с германцами, чтобы сбросить с трона своего сына.

Ю л и я :   Ромул!

3 е н о н :   Германцы наводнили наши империи!  Границ уже почти нет!  Мы больше не можем идти врозь.  Мелочная подозрительность, разделявшая наши империи, теперь — непозволительная роскошь.  Мы должны спасать нашу культуру.

Р о м у л :   А по-твоему, культуру можно спасти?

Ю л и я :   Ромул!

Тем временем антиквар подходит к императору с несколькими бюстами.

А п о л л и о н :   За обоих Гракхов, Помпея, Сципиона и Катона — два золотых восемь сестерциев.

Р о м у л :   Три золотых!

А п о л л и о н :   По рукам!  Только я прихвачу еще Мария и Суллу.  (Опять лезет на лестницу.)

Ю л и я :   Ромул, я требую, чтобы ты немедленно выгнал этого торговца древностями.

Р о м у л :   Мы не можем себе этого позволить, Юлия.  Надо же платить за корм для кур.

3 е н о н :   Вы меня поражаете.  Мир охвачен пожаром, а вы позволяете себе острить.  Гибнут тысячи людей, а вы валяете дурака.  Причем тут корм для кур, когда надвигаются варвары?

Р о м у л :   В конце концов, и у меня есть свои заботы.

3 е н о н :   По-видимому, здесь еще не до конца осознали, чем грозит миру германизм.  (Барабанит пальцами по столу.)

Ю л и я :   Я все время это говорю!

3 е н о н :   Успех германцев нельзя объяснять чисто материальными факторами.  Надо смотреть глубже.  Наши города капитулируют, наши солдаты перебегают к противнику, наши народы нам больше не верят, потому что мы сами в себе сомневаемся.  Мы должны собраться с духом, Ромул.  Пора нам вспомнить о былом величии, воззвать к памяти Цезаря, Августа, Траяна, Константина.  Другого выхода нет.  Без веры в себя и в наше международное значение мы пропали.

Р о м у л :   Ну, хорошо.  Давай верить.

Молчание.  Все благоговейно застыли.

3 е н о н :   Ты веришь?  (Усомнившись.)

Р о м у л :   Неколебимо.

3 е н о н :   В наше великое прошлое?

Р о м у л :   В наше великое прошлое.

3 е н о н :   В наше историческое предназначение?

Р о м у л :   В наше историческое предназначение.

3 е н о н :   А ты, императрица Юлия?

Ю л и я :   Я всегда в это верила.

Зенон успокоился.

3 е н о н :   Прекрасное чувство, не правда ли?  Сразу повеяло чем-то положительным.  Давно бы так!

Все трое сидят с благоговейным видом.

Р о м у л :   Ну, а теперь?

3 е н о н :   Что ты хочешь этим сказать?

Р о м у л :   Вот, мы верим.

3 е н о н :   Это самое главное.

Р о м у л :   Что же дальше?

3 е н о н :   Это не важно.

Р о м у л :   Но раз у нас такие взгляды, надо что-то делать.

3 е н о н :   Все сделается само собой.  Надо только найти какую-нибудь идею, чтоб противопоставить ее лозунгу германцев «За свободу и крепостное право».  Я предлагаю: «За бога и рабство!»

Р о м у л :   Не знаю, на нашей ли стороне бог, сведения об этом довольно противоречивы.

3 е н о н :   За справедливость, против произвола!

Р о м у л :   Тоже не годится.  Я, скорей, за практичный реальный лозунг.  Ну, например, «За куроводство и сельское хозяйство!»

Ю л и я :   Ромул!

Слева вбегает Марес.  Он вне себя.

М а р е с :   Германцы двинулись на Рим!

Зенон и Юлия в ужасе вскакивают.

3 е н о н :   Когда отходит ближайший корабль на Александрию?

Р о м у л :   Завтра в половине девятого.  А зачем тебе туда?

3 е н о н :   Попрошу убежища у императора Эфиопии.  Я намерен продолжать оттуда непримиримую борьбу с германизмом, хотя иногда мне кажется, что лучше попасть в руки германцев, чем в руки моих камергеров.

Императрица понемногу успокаивается.

Ю л и я :   Ромул, германцы двинулись на Рим, а ты все еще завтракаешь.

Его величество торжественно поднимается.

Р о м у л :   Это привилегия политиков.  Марес, я произвожу тебя в рейхсмаршалы.

М а р е с :   О государь, я спасу Рим.  (Падает на колени и взмахивает мечом.)

Р о м у л :   Только этого мне недоставало.  (Опять садится.)

М а р е с :   Единственная надежда на спасение — тотальная мобилизация.  (Решительно встает.)

Р о м у л :   Это что за слово?

М а р е с :   Я его только что придумал.  Тотальной мобилизацией называется сосредоточение всех сил народа на достижении военных целей.

Р о м у л :   Мне это не нравится даже чисто стилистически.

М а р е с :   Тотальная мобилизация должна охватить все области империи, которые не успел захватить враг.

3 е н о н :   Маршал говорит дело.  Наше спасение только в тотальной мобилизации.  Вот она, идея, которую мы искали: «Все за оружие!» — это каждому понятно.

Р о м у л :   Война стала разбоем со времени изобретения дубинки.  Если мы теперь объявим еще и тотальную мобилизацию, она превратится в безумие.  Рейхсмаршал, я отдаю в твое распоряжение пятьдесят человек моей лейб-гвардии.

М а р е с :   Ваше величество, у Одоакра сто тысяч вооруженных до зубов германцев.

Р о м у л :   Чем талантливее полководец, тем меньше ему нужно солдат.

М а р е с :   Ни один римский военачальник еще не подвергался такому унижению.  (Отдает честь и выходит налево.)

Аполлион между тем снял и сложил все бюсты, за исключением стоящего над дверью.

А п о л л и о н :   За весь этот хлам я даю десять золотых.

Р о м у л :   Мне было бы приятнее, Аполлион, если бы ты с большим уважением говорил о великом прошлом Рима.

А п о л л и о н :   Слово «хлам» определяет антикварпую стоимость этих вещей, а не выражает исторической оценки.

Р о м у л :   Но ты мне платишь эти десять золотых тут же на месте!

А п о л л и о н :   Как всегда, ваше величество.  Один бюст я не беру.  Вон тот — короля Ромула.  (Отсчитывает десять золотых.)

Р о м у л :   Помилуй, мой тезка, как-никак, основал Рим.

А п о л л и о н :   Ученическая работа.  Потому он весь и крошится.

Император Восточной Римской империи теряет между тем терпение.

3 е н о н :   Ромул, ты меня еще не представил этому господину.

Р о м у л :   Аполлион, это император Восточной Римской империи Зенон Исаврийский.

А п о л л и о н :   Ваше величество!  (Холодно кланяется.)

3 е н о н :   Посетите как-нибудь, любезный Аполлион, остров Патмос, он мне пока еще верен.  Там у меня найдется много интересного из греческой старины.

А п о л л и о н :   Это можно, ваше величество.

3 е н о н :   Поскольку я завтра еду в Александрию, не плохо бы получить задаточек.

А п о л л и о н :   Искренне сожалею.  Царствующим особам я принципиально не даю задатка.  Времена нынче бурные, политические учреждения шаткие.  Покупатели теряют интерес к античности и предпочитают изделия германских ремесленников.  Нынче в большом ходу примитивы.  Это отвратительно, но о вкусах не спорят.  Я, к сожалению, должен проститься с вашими величествами.

Р о м у л :   Мне жаль, Аполлион, что ты угодил в самый развал моей империи.

А п о л л и о н :   Что вы, ваше величество.  Как антиквар, я только развалом и живу.  А за бюстами я пришлю слуг.  (Еще раз кланяется и уходит налево.)

3 е н о н(задумчиво качает головой) :   Не понимаю!  Знаешь, Ромул, уже много лет мне не дают кредита.  Мне все больше кажется, что у нас с тобой совсем невыгодная профессия.

Слева входит Тулий Ротунд.

Т у л и й   Р о т у н д :   Ваше величество!

Р о м у л :   Ну, Тулий Ротунд, наш рекордсмен наконец заснул?

Т у л и й   Р о т у н д :   Я не по поводу Спурия Тита Маммы, я по поводу Цезаря Рупфа.

Р о м у л :   Это еще кто?

Т у л и й   Р о т у н д :   Важная персона.  Он обратился к вашему величеству с письмом.

Р о м у л :   С тех пор как я стал императором, я писем не читаю.  Кто же он все-таки такой?

Т у л и й   Р о т у н д :   Фабрикант штанов.  Это германская одежда, которую надевают на ноги.  У нас она тоже входит в моду.

Р о м у л :   А он богат?

Т у л и й   Р о т у н д :   Невероятно!

Р о м у л :   Наконец-то нашелся разумный человек.

Ю л и я :   Ты его немедленно примешь, Ромул.

3 е н о н :   Интиуция мне подсказывает, что это наш спаситель.

Р о м у л :   Просите фабриканта штанов сюда.

Слева входит  Ц е з а р ь   Р у п ф.  Это могучий, толстый, роскошно одетый человек.  Он подходит к Зенону, принимая его за императора, тот смущенно указывает на Ромула.  В руке у Рупфа широкополая дорожная шляпа, какие носили в Древнем Риме.  Он сдержанно кланяется.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Император Ромул!

Р о м у л :   Здравствуй.  Это моя жена, императрица Юлия, а это император Восточной Римской империи Зенон Исаврийский.

Цезарь Рупф небрежно кивает.

Чего ты от меня хочешь, Цезарь Рупф?

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Мой род в сущности происходит из Германии, но уже при императоре Августе мы поселились в Риме, и с тех пор занимаем видное положение в текстильном деле.

Р о м у л :   Очень рад.

Рупф отдает шляпу Зенону, который, опешив, берет ее.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Как фабрикант штанов, я, ваше величество, готов пойти на все!

Р о м у л :   Само собой разумеется.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Я знаю, что консервативные круги Рима настроены против штанов, они же всегда против прогресса!

Р о м у л :   Где начинаются штаны, кончается культура.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Как император, вы, конечно, можете позволить себе подобные остроты, но как человек дела я трезво сознаю, что штанам принадлежит будущее.  Современное государство, если оно ходит без штанов, обречено.  Есть глубокая связь между тем, что германцы носят штаны, и тем, что они достигли таких успехов.  Эта связь не видна представителям наследственной власти, никогда не вникающим в суть.  Но деловому человеку она ясна.  Только в штанах Рим сможет выстоять под напором германских орд.

Р о м у л :   Был бы я таким же оптимистом, как ты, любезный Цезарь Рупф, я бы и сам влез в эту сказочную одежду.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Лично я поклялся, что надену штаны лишь тогда, когда последний тупица поймет, что без штанов человечеству не сдобровать.  Это вопрос профессиональной чести, ваше величество, я тут на попятный не пойду.  Либо все надевают штаны, либо Цезарь Рупф закрывает дело.

Р о м у л :   Что же ты хочешь мне предложить?

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Ваше величество, вот международная фирма Цезарь Рупф, а вот Римская империя, не так ли?

Р о м у л :   Конечно.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Поговорим начистоту, без всяких сантиментов.  За мной миллиарды сестерциев, а за вами — пропасть.

Р о м у л :   Точнее не скажешь.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Сперва у меня была идея просто купить Римскую империю целиком.

Ромул не в силах сдержать радостное волнение.

Р о м у л :   Это нам надо серьезно обсудить.  Во всяком случае посвящаю тебя в рыцари.  Ахилл, подай меч!

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Спасибо, ваше величество, я уже скупил все ордена, какие было возможно.  Видите ли, здраво рассудив, я все-таки отказался от покупки.  Римская империя до того развалила свое хозяйство, что восстановление его даже международной фирме обойдется слишком дорого, да и окупится ли это вообще?  У нас тогда опять будет огромное государство, а кому это надо?  Одно из двух: или фирма, или империя, и я скажу без обиняков — пусть лучше фирма, она дает больше прибыли.  Я против покупки, император, но я не против деловых контактов.

Р о м у л :   Каким же ты мыслишь себе контакт между моей империей и твоей фирмой?

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Самым естественным.  Как деловой человек, я стою за все естественное.  Думай сообразно с естеством, не то разоришься — вот мой девиз.  Для начала мы выставим германцев за дверь.

Р о м у л :   Вот это-то и трудно.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Делец мирового масштаба не знает слова «трудно», если у него есть мелочь в кармане.  На мой запрос Одоакр выразил готовность убраться из Италии за десять миллионов.

Р о м у л :   Одоакр?

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Да, германский вождь.

Р о м у л :   Невероятно.  А я думал, что его-то уж нельзя купить.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Всех теперь можно купить, ваше величество.

Р о м у л :   И что ты потребуешь с меня за помощь, Цезарь Рупф?

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Когда я уплачу эти десять миллионов и вложу в империю еще несколько миллиончиков, да так, чтобы она совсем не потонула, — здоровому государству это не положено, я попрошу, не говоря уже о том, что ношение штанов будет объявлено строго обязательным, чтобы вы отдали за меня вашу дочь Рею, ибо кому же не ясно, что лишь так можно подвести естественную базу под наши деловые контакты.

Р о м у л :   Моя дочь помолвлена с одним разорившимся патрицием, который уже три года томится в германском плену.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Как видите, ваше величество, меня это не беспокоит.  Вам нечего будет возразить, если я скажу, что Римская империя уцелеет, лишь породнившись с солидной фирмой, иначе вас оккупируют германцы, которые семимильными шагами с грохотом приближаются к Риму.  Сегодня во второй половине дня вы мне дадите ответ.  Если это будет отказ, я женюсь на дочери Одоакра.  Фирма Рупф должна позаботиться о наследнике.  Я в самом соку, но бури деловой жизни, по сравнению с которыми все ваши сражения — одна мельтешня, помешали мне обрести счастье в объятиях любимой супруги.  Не так-то просто сделать выбор.  С политической точки зрения разумнее было бы взять в жены германку.  Но признательность к моей второй родине побуждает сделать это предложение вам.  Я не могу допустить, чтобы на суде истории фирму Рупф заподозрили в узкопартийных интересах.  (Небрежно кланяется, выхватывает у Зенона из рук шляпу и выходит налево.)

Оставшиеся растерянно молчат.

Ю л и я :   Ромул, немедленно поговори с Реей.

Р о м у л :   О чем, дорогая?

Ю л и я :   Она сейчас же выйдет за этого Цезаря Рупфа.

Р о м у л :   Я готов продать ему Римскую империю за пригоршню сестерциев, но не намерен торговать своей дочерью.

Ю л и я :   Рея добровольно пожертвует собой ради империи.

Р о м у л :   За последние столетия мы столько раз жертвовали собой для государства, что пора бы государству пожертвовать собой для нас.

Ю л и я :   Ромул!

3 е н о н :   Если твоя дочь сейчас же не выйдет замуж, мир погибнет.

Р о м у л :   Мы погибнем.  А это нечто совсем другое.

3 е н о н :   Мы — это мир.

Р о м у л :   Мы провинциалы, которые его даже понять не могут.

3 е н о н Такому, как ты, нечего делать на троне римских императоров!  (Стукнув кулаком по столу, уходит направо.)

Слева появляются пятеро толстопузых слуг.

П е р в ы й   с л у г а :   Мы пришли за бюстами.

Р о м у л :   О пожалуйста, вот они, около стен.

П е р в ы й   с л у г а :   Это императоры.  Не уроните.  Чуть что, им сразу каюк.

Сцена заполняется слугами, которые выносят бюсты.

Ю л и я :   Ромул!  Меня называют Юлия, мать отечества, и я этим почетным титулом горжусь.  И теперь я обращаюсь к тебе, как мать отечества.  Ты целый день сидишь за завтраком, ты интересуешься только своими курами, ты не хочешь выслушать гонца, ты отказываешься провести тотальную мобилизацию, ты не выступаешь на врага и ты не желаешь отдать свою дочь единственному человеку, который может нас спасти.  Чего же ты тогда хочешь?

Р о м у л :   Дорогая Юлия, у меня нет желания задержать ход мировой истории.

Ю л и я :   В таком случае, мне стыдно, что я твоя жена!  (Быстро уходит.)

Р о м у л :   Убери прибор, Пирам.  Моя утренняя трапеза окончена.  (Вытирает рот салфеткой.)

Пирам уносит столик.

Ахилл, воды!

Ахилл приносит воду.  Ромул моет руки.  Слева врывается Спурий Тит Мамма.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Ваше величество!  (Падает на колени.)

Р о м у л :   Ты кто такой?

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Префект Спурий Тит Мамма.

Р о м у л :   Чего тебе?

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Я скакал сюда из Павии два дня и две ночи.  Я загнал семь лошадей, меня трижды ранили стрелы противника, и когда я прибыл сюда, меня к тебе не допустили.  Вот, государь, послание твоего последнего полководца Ореста, написанное перед тем, как он попал в руки врага!  (Протягивает Ромулу свиток пергамента.)

Император по-прежнему невозмутим.

Р о м у л :   Ты ранен, измучен.  К чему это непомерное усердие, Спурий Тит Мамма?

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Ради жизни Рима!

Р о м у л :   Рим давно умер.  Ты жертвуешь собой ради мертвеца, ты сражаешься за мираж, ты отдаешь жизнь разлагающемуся трупу.  Иди спать, префект, в наше время твой героизм стал позой.  (Величественно поднимается и выходит в среднюю дверь на заднем плане.)

Спурий Тит Мамма в полной растерянности, внезапно бросает послание Ореста на пол и топчет его ногами.

С п у р и й   Т и т   М а м м а   (кричит) :   Этот император позорит Рим!

Действие второе

Вторая половина рокового мартовского дня четыреста семьдесят шестого года.  Парк перед загородной виллой императора.  Все поросло мхом, плющом и бурьяном.  Со всех сторон слышится кудахтанье и кукареканье.  Время от времени, в особенности когда кто-нибудь появляется, по сцене пролетают куры.  Па заднем плане сильно загаженный домашней птицей фасад полуразвалившейся виллы, ступени лестницы ведут в парк.  На стенах мелом написано: «Да здравствует крепостное право!  Да здравствует свобода!» Зрителю кажется, что он попал на птичий двор, хотя справа на переднем плане стоит несколько садовых стульев изысканной формы, знававших лучшие времена.  Порой сцену окутывает густой дым, идущий из низенькой постройки.  Канцелярия, видимо, слева, под прямым углом к вилле.  В целом — настроение безысходного отчаяния, дух крушения мира, apres nous le deluge.

При открытии занавеса — на одном стуле министр внутренних дел Тулий Ротунд, на другом, в полном облачении, спит военный министр Марес, ныне, как мы знаем, рейхсмаршал.  На коленях у него разложена карта Италии, а рядом, на земле, шлем и маршальский жезл.  Щит прислонен к стене дома, на нем тоже намалеван лозунг германцев.  Спурий Тит Мамма, все еще весь в грязи и с перевязанной рукой, едва плетется вдоль канцелярии, прислоняется к стене и бредет дальше.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Я устал, я устал, я смертельно устал.

Из дверей виллы выходит повар, на нем белый фартук и высокий колпак.  Он идет направо в парк и манит кур, пряча за спиной нож.  Куры отчаянно кудахчут.

П о в а р :   Юлий Непот, Орест, Ромул, цып, цып, цып...

Слева появляется Зенон Исаврийский, останавливается, чтобы вытереть сандалии.

3 е н о н :   Опять раздавил яйцо.  Что тут кругом только куры?  Сандалии у меня стали липкими и пожелтели совсем.

Т у л и й   Р о т у н д :   Куроводство — единственная страсть императора.

Слева в дом вбегает гонец.

Г о н е ц :   В Риме германцы!  В Риме германцы!

Т у л и й   Р о т у н д :   Опять дурная весть.  И так весь день.

3 е н о н :   Все из-за этой куромании.  Надеюсь, император хоть сейчас пошел в дворцовую капеллу помолиться за свой народ.

Т у л и й   Р о т у н д :   Император спит.

3 е н о н :   Мы судорожно пытаемся спасти цивилизацию, а император спит...  Отчего здесь так пахнет дымом?

Т у л и й   Р о т у н д :   Мы сжигаем архивы.

3 е н о н  (поражен как громом) :   Вы...  жгете...  архивы?..  Зачем это, объясните бога ради?

Т у л и й   Р о т у н д :   Ценные документы, раскрывающие тайну римских методов управления государством, ни в коем случае не должны попасть германцам в руки, а на эвакуацию у нас нет денег.

3 е н о н :   И вы решили попросту сжечь архивы?  Не скрываете даже, что начисто потеряли веру в конечную победу добра. Запад и впрямь не стоит того, чтобы ему помогать, он прогнил до мозга костей.  Ни вдохновения, ни мужества!..  Ох, опять яйцо!  (Вытирает сандалии и уходит налево.)

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Сто часов глаз не смыкал.  Сто часов.

Отчаянное кудахтанье.  Справа появляется повар.  В каждой руке у него по курице и еще одна зажата под мышкой, фартук обрызган кровью; он исчезает в доме.

Тошно слушать это вечное кудахтанье.  Я устал, я ведь так устал.  Из Павии сюда галопом, да еще потерять столько крови.

Т у л и й   Р о т у н д :   А вы бы сели за домом, с той сторопы.  Там вроде потише.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Да я туда уже ходил.  Там принцесса занимается актерским мастерством, а у пруда император Восточной империи читает псалмы.

М а р е с :   Тише.  (Снова засыпает.)

Т у л и й   Р о т у н д :   Не говорите так громко, а то разбудите рейхсмаршала.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   До чего же я устал.  А тут еще этот дым, этот едкий вонючий дым!

Т у л и й   Р о т у н д :   Да вы хоть сели бы.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Если я сяду, я засну.

Т у л и й   Р о т у н д :   Это, по-моему, самое естественное, что при вашей усталости следует сделать.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Я не хочу спать, я хочу мстить.

Рейхсмаршал в отчаянье поднимается.

М а р е с :   Неужели нельзя человеку спокойно поработать?  Стратегия — дело интуиции.  Прежде чем резать, надо как и в хирургии, сосредоточиться.  На войне самое страшное — это кутерьма в ставке.  (С досадой свертывает карту, берет шлем, подходит к дому, берет щит и останавливается.)  Кто-то намалевал на моем щите вражеский лозунг.  И на стене тоже.

Т у л и й   Р о т у н д :   Здешняя служанка — германского происхождения.

М а р е с :   Созовите военный трибунал!

Т у л и й   Р о т у н д :   На это уже действительно нет времени, рейхсмаршал!

М а р е с :   Саботаж!

Т у л и й   Р о т у н д :   Не хватает людей.  Надо же кому-нибудь помочь обергофмейстеру уложить вещи.

М а р е с :   Вы и помогите.  А что еще сейчас делать министру внутренних дел.

Т у л и й   Р о т у н д :   Я должен найти законные основания для перевода резиденции на Сицилию.

М а р е с :   Вы своим пораженчеством не подорвете мой боевой дух. Стратегическое положение с каждым часом улучшается. Оно улучшается от поражения к поражению.  Чем дальше германцы проникнут на полуостров, тем скорее они попадут в мешок, и тут, опираясь па Сицилию и Корсику, мы легко с ними справимся.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Вы сперва справьтесь с императором.

М а р е с :   Мы ничем не рискуем.  Флота у германцев нет.  Стало быть, на островах мы неуязвимы.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Но и у нас ведь нет флота.  Что же нам дадут острова?  А германцы, сидя в Италии, будут неуязвимы.

М а р е с :   А мы тогда построим флот!

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Построим?  Да у государства нет ни гроша.

Т у л и й   Р о т у н д :   У нас еще есть время об этом подумать.  Основная проблема сегодня — как попасть на Сицилию.

М а р е с :   Я прикажу привести трехмачтовое судно.

Т у л и й   Р о т у н д :   Трехмачтовое?  Они безумно дороги, мы себе этого позволить не можем.  Достаньте-ка лучше галеру.

М а р е с :   Меня ко всему еще разжаловали в корабельные маклеры.  (Шатаясь, уходит в дом.)

Т у л и й   Р о т у н д :   Вот видите, разбудили рейхсмаршала.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Я ведь так устал.

Т у л и й   Р о т у н д :   Единственное, на что я надеюсь — найти на Сицилии дачу, за которую с нас не слишком дорого возьмут.

Громкое кудахтанье.  Слева медленно входит тощий, бледный  Э м и л и а н,  он в лохмотьях, на голове черный капюшон.

Э м и л и а н  (озирается) :   Это вилла императора в Кампанье?

Министр внутренних дел с удивлением глядит на странного пришельца.

Т у л и й   Р о т у н д :   Вы кто такой?

Э м и л и а н :   Привидение.

Т у л и й   Р о т у н д :   Что вам угодно?

Э м и л и а н :   Император — нам отец родной, не так ли?

Т у л и й   Р о т у н д :   Конечно, отец каждому патриоту.

Э м и л и а н :   Я патриот.  Пришел навестить отчий дом.  (Озирается.)  Грязный курятник.  Загаженный дом.  Канцелярия.  У пруда облезлая Венера, плющ, мох.  В бурьяне, куда ни ступи, яйца, несколько я уже раздавил, и где-то наверняка похрапывает император.

Т у л и й   Р о т у н д :   Вы лучше спрячьтесь, а то вызовут лейб-гвардию.  У нее теперь учения на лугу за парком.

Э м и л и а н :   Она дремлет на лугу за парком, убаюканная кудахтаньем кур.  Не будем нарушать эту благодать.

В дверях показывается императрица.

Ю л и я :   Эбиус!  Эбиус!  Кто видел обергофмейстера Эби?

Э м и л и а н :   Мать отечества.

Т у л и й   Р о т у н д :   Он разве не пакует вещи, ваше величество?

Ю л и я :   С утра куда-то исчез.

Т у л и й   Р о т у н д :   Значит, уже сбежал.

Ю л и я :   Типично по-германски!  (Исчезает.)

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Однако бегут как раз римляне.  (На мгновение его охватывает гнев, но он тут же остывает и, чтобы не заснуть, принимается бегать взад-вперед.)

Эмилиан (садится в кресло рейхсмаршала) :   А вы министр внутренних дел Тулий Ротунд?

Т у л и й   Р о т у н д :   Вы меня знаете?

Э м и л и а н :   Мы, бывало, летом частенько вместе ужинали, Тулий Ротунд.

Т у л и й   Р о т у н д :   Что-то не припомню.

Э м и л и а н :   Ничего удивительного.  За это время рухнула мирова держава.

Т у л и й   Р о т у н д :   Скажите хотя бы, откуда вы взялись?

Э м и л и а н :   Прямиком из жизни!  И сразу попал в нелепое призрачное царство римского императора.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Я устал, я просто как собака устал.

Снова кудахтанье.  Мареc возвращается из дома.

М а р е с :   Я забыл мой маршальский жезл.

Э м и л и а н :   Прошу вас.  (Подает ему маршальский жезл, который лежал на земле.)

Марес, шатаясь, опять входит в дом.

Т у л и й   Р о т у н д :   Понимаю.  Вы прибыли с фронта, вы герой.  Вы проливали кровь за родину.  Чем я могу быть вам полезен?

Э м и л и а н :   Вы можете что-нибудь сделать, чтобы остановить германцев?

Т у л и й   Р о т у н д :   Сегодня этого никто не может.  Наше coпротивление рассчитано на длительный срок.  Божьи мельницы не скоро мелют.

Э м и л и а н :   Значит, вы не можете быть мне полезны.

Из дома выходят слуги с сундуками.

Н о с и л ь щ и к :   Куда нам с этими сундуками?

Т у л и й   Р о т у н д :   Они пойдут в Неаполь.

Слуги выносят сундуки.  В течение последующих сцен он появляются еще не раз.

Мы живем в горькое время, в трагическую эпоху, и все-таки столь совершенная, высокоорганизованная система правопорядка, как Римская империя, опираясь на свои внутренние ценности, справится и не с такими кризисами.  Германцев победит наша более высокая культура.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Я смертельно устал.

Э м и л и а н :   Вам нравится Гораций?  Вы владеете высоким италийским стилем?

Т у л и й   Р о т у н д :   Я юрист.

Э м и л и а н :   А мне нравился Гораций.  Я владел высоким италийским стилем.

Т у л и й   Р о т у н д :   Вы поэт?

Э м и л и а н :   Когда-то я был представителем высшей культуры.

Т у л и й   Р о т у н д :   Тогда продолжайте писать, продолжайте слагать стихи, в конце концов дух одолеет плоть.

Э м и л и а н :   Я иду из тех краев, где живодеры одолели дух.

Снова кудахтанье.  Вокруг опять носятся куры.  Справа из-за виллы выходит  Р е я  и актер  Ф и л а к с.

Р е я :  
Гляньте, граждане отчизны,
Выхожу я в путь последний,
С небес высоких
Мне светит солнце
В последний раз.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Не могу я сейчас слышать классиков.  Сразу засыпаю.  (Уходит налево.)

Ф и л а к с :   Давайте дальше, принцесса, но более наполненно, драматичнее.  «Что ты со мной...»

Р е я :  
Что ты со мной творишь, отчизна!
Зачем надо мной глумиться,
Покамест я не погибла
Еще жива я покуда,
Так по какому закону
Меня ты обрекаешь
Неоплаканной близкими
Лечь в могилу?
И мне навек уже места
Нет у смертных и нет у мертвых.

Ф и л а к с :   «Нет у смертных и нет у мертвых».  Дайте надрыв, принцесса!  Побольше безысходной печали!  «Нет у смертных...» — еще раз!

Р е я :  
Нет у смертных и нет у мертвых.
Бог безмолвный Аида
Меня уводит живую
К брегам Геенны, — и не поют мне
Ныне свадебных гимнов,
Не ведут к Гименею — и все же
С Ахероном венчают меня.

Ф и л а к с :   «С Ахероном венчают меня».

Р е я :   С Ахероном венчают меня.

Ф и л а к с :   Трагичнее, принцесса!  И более ритмично, прошу вас.  Это должно рваться наружу как вопль.  И побольше души, не то эти бессмертные стихи ни до кого не дойдут.  Сразу чувствуется, что у вас нет реального представления об Ахероне, о боге смерти.  Вы говорите о нем, как о чем-то абстрактном.  За вашими словами нет подлинного переживания!  Для вас это еще литература, это не наполнилось правдой жизни.  Очень, очень жаль.  Вслушайтесь: «С Ахероном венчают меня».

Р е я :   С Ахероном венчают меня.

Эмилиан поднимается и останавливается перед декламирующей принцессой, которая застывает от удивления.

Что вам нужно?

Э м и л и а н :   Кто ты?

Р е я :   У меня больше права спросить, кто ты такой?

Э м и л и а н :   Я то, что возвращается, если идти туда, куда я ходил.  Кто ты?

Р е я :   Я — Рея, дочь императора.

Э м и л и а н :   Рея, дочь императора.  Я тебя не узнал.  Ты прекрасна, но я забыл твое лицо.

Р е я :   Мы были знакомы?

Э м и л и а н :   По-моему, да.

Р е я :   Ты пришел из Равенны?  Мы дружили в детстве?

Э м и л и а н :   Мы дружили, когда я был человеком.

Р е я :   Ты не хочешь назвать свое имя?

Э м и л и а н :   Оно вписано в мою левую руку.

Р е я :   Покажи эту руку!

Он протягивает ей левую руку.

Какой ужас!

Э м и л и а н :   Убрать?

Р е я :   Я не могу на нее смотреть.  (Отворачивается.)

Э м и л и а н :   Значит, никогда не узнаешь, кто я.  (Прячет руку.)

Р е я :   Дай, я погляжу.  (Протягивает правую руку.)

Эмилиан кладет в нее свою левую.

Перстень!  Перстень Эмилиана!

Э м и л и а н :   Перстень твоего жениха.

Р е я :   Он умер?

Э м и л и а н :   Сдох.

Р е я :   Перстень врос в мясо.  (Внимательно рассматривает руку, держа ее в своей.)

Э м и л и а н :   Он врос в мою оскверненную плоть. 

Р е я :   Эмилиан!  Ты Эмилиан!

Э м и л и а н :   Я им был.

Р е я :   Я не узнаю тебя, Эмилиан.  (Пристально в него вглядывается.)

Э м и л и а н :   Ты никогда меня уже не узнаешь.  Я иду из германского плена, дочь императора.

Они стоят, глядя друг на друга.

Р е я :   Я ждала тебя три года.

Э м и л и а н :   Три года в германском плену — это вечность, дочь императора.  Человека нельзя так долго ждать.

Р е я :   И вот ты пришел — пойдем со мной в дом моего отца.

Э м и л и а н :   Германцы приближаются.

Р е я :   Это нам известно.

Э м и л и а н :   Ступай и возьми нож.

Принцесса испуганно смотрит на него.

Р е я :   Что ты хочешь сказать, Эмилиан?

Э м и л и а н :   Я хочу сказать, что женщина может сражаться с ножом в руках.

Р е я :   Нам не нужно больше сражаться.  Римская армия разбита.  У нас уже нет солдат.

Э м и л и а н :   Солдаты — это люди, а люди могут сражаться.  Смотри, сколько тут еще людей, — женщин, рабов, стариков, калек, детей, министров.  Ступай, возьми нож!

Р е я :   Но это бессмысленно, Эмилиан.  Мы должны сдаться германцам.

Э м и л и а н :   Три года назад я сдался германцам.  И вот во что они меня превратили, дочь императора.  Ступай, возьми нож.

Р е я :   Я три года тебя ждала.  День за днем, час за часом.  А теперь я тебя боюсь.

Э м и л и а н :   «С Ахероном венчают меня».  Разве не эти стихи ты читала?  Они стали правдой, твои стихи.  Ступай, возьми нож!  Иди!  Иди!

Рея бежит к дому.

Ф и л а к с :   Постойте, принцесса.  Занятие еще не окончено.  Mы подошли к кульминации, к прекраснейшему месту классической литературы.

Р е я :   Не нужна мне больше литература.  Я знать не желаю никакой поэзии.  Теперь я поняла, кто такой бог смерти.  (Исчезает в доме, Филакс устремляется за ней.)

Т у л и й   Р о т у н д :   Марк Юний Эмилиан возвратился из германского плена.  Я потрясен!

Э м и л и а н :   Тогда отправляйтесь на фронт и не тратьте время на потрясение.

Т у л и й   Р о т у н д :   Милый друг, вы, видимо, пережили много тяжелого и заслужили наше уважение.  Но не следует думать, что мы здесь, в резиденции императора, ничего не пережили.  Выслушивать одну горькую весть за другой и быть бессильным что-либо сделать — что может быть тяжелее для государственного деятеля?

Слева в дом вбегает  г о н е ц.

Г о н е ц :   Германцы движутся к югу по Аппиевой дороге!  Германцы движутся к югу по Аппиевой дороге!

Т у л и й   Р о т у н д :   Вот видите, к югу.  Они идут прямо на нас.  Стоило заговорить о дурных вестях, как пришла еще одна.

Из дома показывается Марес.

М а р е с :   Все галеры в разгоне.

Т у л и й   Р о т у н д :   Одна должна быть в неаполитанской гавани.

М а р е с :   Она переметнулась к германцам.

Т у л и й   Р о т у н д :   Бога ради, рейхсмаршал, нам необходимо раздобыть корабль.

М а р е с :   Попробую найти рыбачью лодку.  (Снова скрывается.)

Министр внутренних дел раздосадован.

Т у л и й   Р о т у н д :   Все было подготовлено, чтобы заново создать империю в Сицилии.  Я задумал социальные реформы, хотел ввести для портовых рабочих страхование от несчастных случаев.  Но если мы не найдем корабля, я не смогу осуществить свои планы.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Опять запах гари.  Опять этот въедливый запах гари.

Куры кудахчут.  Слева входит Цезарь Рупф.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Господа, надеюсь, вы трезво отдаете себе отчет, что после падения Рима империя не будет стоить и ломаного гроша.  К экономическому банкротству прибавилось военное поражение, из которого Римской империи уже не выкарабкаться.

Э м и л и а н :   Вы кто такой?

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Цезарь Рупф, владелец международной фирмы по производству штанов и жилеток.

Э м и л и а н :   Что вам угодно?

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Любому, хоть сколько-нибудь сведущему государственному деятелю ясно как день, что Рим будет спасен, только если я раскошелюсь на несколько миллионов.  Я требую подобающего ответа на свои весьма солидные предложения.  Да или нет.  Народное ликование или крушение мира.  Либо я увожу домой невесту, либо империя идет ко всем чертям.

Э м и л и а н :   Господин министр внутренних дел, что это за представленне?

Т у л и й   Р о т у н д :   Одоакр согласился очистить Италию за десять миллионов.  Этот тип — фабрикант штанов — готов их заплатить.

Э м и л и а н :   На каких условиях?

Т у л и й   Р о т у н д :   Он хочет жениться на принцессе Рее.

Э м и л и а н :   Позовите принцессу.

Т у л и й   Р о т у н д :   Вы полагаете...

Э м и л и а н :   И соберите придворных.

Министр внутренних дел уходит в дом.

Господин фабрикант штанов, вы получите ответ на ваше предложение.

Справа налево, шатаясь, идет Спурий Тит Мамма.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Сто часов я не спал.  Сто часов.  Я устал я падаю с ног, так я устал.

В дверях дома появляются Рея, Тулий Ротунд, Зенон, Марес и стража.

Р е я :   Ты звал меня, Эмилиан?

Э м и л и а н :   Да, я тебя звал.  Иди сюда.

Рея медленно подходит к Эмилиану.

Ты ждала меня три года, дочь императора.

Р е я :   Три года.  День за днем, час за часом.

Э м и л и а н :   Ты меня любишь?

Р е я :   Я люблю тебя.

Э м и л и а н :   Всей душой?

Р е я :   Всей душой.

Э м и л и а н :   Ты сделаешь все, что я скажу?

Р е я :   Все.

Э м и л и а н :   И возьмешь нож?

Р е я :   Возьму, если хочешь.

Э м и л и а н :   Так велика твоя любовь, дочь императора?

Р е я :   Моя любовь к тебе безгранична.  Я не узнаю тебя, но я люблю тебя.  Я боюсь тебя, но я люблю тебя.

Э м и л и а н :   Тогда бери в мужья это роскошное шароподобное брюхо и рожай ему детей.  (Указывает на Цезаря Рупфа.)

3 е н о н :   Наконец-то на Западе нашелся хоть один разумный человек.

П р и д в о р н ы е :   Выходи замуж, принцесса.  Выходи замуж!

Т у л и й   Р о т у н д :   Принеси нашей любимой родине эту жертву, девочка.

Все с надеждой глядят на Рею.

Р е я :   Я должна с тобой расстаться?

Э м и л и а н :   Ты должна со мной расстаться.

Р е я :   Я должна полюбить другого?

Э м и л и а н :   Ты должна полюбить того, кто спасет твою родину.

Р е я :   Но я люблю тебя!

Э м и л и а н :   Вот я и жертвую тобой, чтобы Рим не погиб.

Р е я :   Ты хочешь меня опозорить, как опозорен сам?

Э м и л и а н :   Мы должны подчиниться необходимости.  Наш позор укрепит Италию, в нашем паденье она обретет новые силы.

Р е я :   Но если ты меня любишь, ты не можешь от меня этого требовать.

Э м и л и а н :   Я могу требовать это только от тебя, потому что ты меня любишь.

Она глядит на него в ужасе.

Э м и л и а н :   Ты сделаешь как я сказал, дочь императора.  Твоя любовь безмерна.

Р е я :   Я сделаю, как ты сказал.

Э м и л и а н :   Ты станешь его женой.

Р е я :   Я стану его женой.

Э м и л и а н :   Подай же руку этому прочно стоящему на земле фабриканту штанов.

Рея повинуется.

Ну, Цезарь Рупф, теперь ты получил руку единственной дочери императора.  На золотого тельца мы наденем свадебный венок, ведь по сравнению с тем неслыханным надругательством, которое совершается над человечеством, сводничество в наши дни просто добродетель.

Цезарь Рупф растроган.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Принцесса, поверьте: мои слезы чисты как золото самой высокой пробы.  Благодаря нашему союзу международная фирма штанов достигнет такого уровня, какого наша промышленность еще не видывала.

Со всех сторон валит дым.

М а р е с :   Империя спасена!

3 е н о н :  
Запад выстоял!
То, чем вера нас манила,
Ныне чудо совершило
И спасенье принесло.

Т у л и й   Р о т у н д :   Сейчас же прекратите жечь архивы!

Г о л о с   А х и л л а :   Император!

Дым рассеивается.  В дверях дома стоит Ромул со свитой.  За ним Ахилл и Пирам, который несет плоскую корзинку.  Тишина.

Р е я :   Отец!

Э м и л и а н :   Добро пожаловать, повелитель хорошо накрытого стола и мягкой постели!  Здравствуй, Цезарь кур и гений кладки яиц!  Мир тебе, кого солдаты величают Ромул Малый!

Р о м у л   (спокойно) :   Кто ты такой?

Э м и л и а н :   Покойник встал из гроба, мертвец явился с того света, распятый сошел с креста, на котором распинают твоих подданных.

Р о м у л   (пристально вглядывается) :   Ты Эмилиан, жених моей дочери.

Э м и л и а н :   Ты первый, кто узнал меня, император Ромул.  Даже твоя дочь меня не узнала.

Р о м у л :   Но ты не сомневайся в ее любви.  Взор становится острым лишь к старости.  Добро пожаловать, Эмилиан.  (Садится в кресло у двери.)

Э м и л и а н :   Я убежал из германского плена, император Ромул.  Перебил слуг, которые меня стерегли, задушил собак, которые меня преследовали.  Я шел сюда пешком, государь.  Я измерил бесконечные просторы твоего государства, милю за милей, шаг за шагом.  Я видел твою империю, властитель мира.

Р о м у л :   С тех пор как я стал императором, я не покидаю своей загородной резиденции.  Расскажи мне про мою империю, Эмилиан.

Э м и л и а н :   Я шел мимо разоренных городов, через дымящиеся деревни, сквозь порубленные леса, по истоптанным пашням.  Я видел твой народ, император Ромул, я видел изможденных детей, изнасилованных женщин, изувеченных мужчин.  Я видел лес из виселиц, и тучи клекочущих коршунов, закрывающих солнце, я слышал крики раненых, стоны пленных и утробный хохот торговцев оружием.

Р о м у л :   То, что ты говоришь, для меня не тайна, но рассказывай дальше, Эмилиан.

Э м и л и а н :   Для тебя это не тайна, а ты кормишь своих кур?

Р о м у л :   Император отстранился от дел.

Э м и л и а н :   Ты знаешь, как страдает твой народ, и спокойно садишься обедать?

Р о м у л :   Император отступился от своих подданных.

Э м и л и а н :   Пал Рим, твоя гордая столица, враг захватил твою империю, а ты спишь!

Р о м у л :   Император отдал свое государство врагам.

Э м и л и а н :   А знаешь ли ты своих врагов, римский император?

Р о м у л :   Император знает свой народ.

Э м и л и а н :   Так узнай же своих врагов!  Взгляни на мои руки, на эти изувеченные, покрытые язвами пальцы!  Римский император, ты отдал свое государство извергам, которые хуже зверей.  Вот я стою перед тобой среди твоих кур и твоей жалкой свиты — стою весь в грязи, истоптанный, битый плетьми, со шрамами от ярма на шее.  Тебе еще нужны доказательства?  Показать тебе клеймо, которым я, римлянин, отмечен на вечные времена?  Так гляди же, что я тебе покажу, рискни взглянуть на то, что я тебе покажу?  (Срывает с головы капюшон, видно, что он скальпирован.)

Р е я :   Эмилиан.  (Судорожно его обнимает.)

Э м и л и а н :   Я римский офицер, желавший мира и веривший в разум человеческий, тайно отправился к твоим врагам, чтобы примирить Рим и Германию.  А они содрали мне кожу с черепа, император всей земли.

Р о м у л :   Император все видит, но он не дрогнет.

Э м и л и а н :   Иди к тому, кому ты предназначена, дочь императора.  Мне нет до тебя дела!

Рея медленно возвращается к Цезарю Рупфу.

Твоя дочь, римский император, стала женой фабриканта штанов, и твоя империя спасена ценой моего позора.

Император встает.

Р о м у л :   Император не дает благословения на этот брак.

Все остолбенели.

Ц е з а р ь   Р у п ф :   Папа!

Р е я :   Я выйду за него замуж, отец.  Ты не можешь помешать мне спасти отечество.

Р о м у л :   Моя дочь выполнит волю императора.  Император знает, что делает, когда отдает свою империю огню, когда дает упасть тому, что должно разбиться, и попирает то, что принадлежит смерти.

Рея, опустив голову, уходит в дом.

Выполняй свои обязанности, Пирам.  Корми кур!  Август!  Тиберий!  Траян!  Адриан!  Марк Аврелий!  Одоакр!  (Бросает курам зерно и, сопровождаемый камердинерами, удаляется.)

Все стоят неподвижно.

Т у л и й   Р о т у н д :   Сейчас же возобновить сожжение архивов.

Все окутывается черным дымом.

Э м и л и а н :   Долой такого императора!

Действие третье

Ночь после Мартовских Ид четыреста семьдесят шестого года...  Спальня императора.  Слева — окна.  В глубине сцены — дверь.  Справа кровать и еще одна дверь.  Посредине два дивана, которые, соединяясь, образуют угол, раскрытый к публике.  Между диванами небольшой низкий стол изящной формы.  На переднем плане справа и слева два стенных шкафа.  Полнолуние.  Комната во тьме.  Лишь на полу и на стенах яркими квадратами лежит лунный свет.  Дверь в глубине сцены открывается.  Входит Пирам с трехглавым светильником и зажигает второй такой же, стоящий у кровати.  Потом он выходит на авансцену и ставит светильник на стол.  Из правой двери появляется император в довольно пoношенной ночной рубахе.  За ним входит Ахилл.

Р о м у л :   После хорошего ужина вдвойне приятно искупаться.  Сегодня был волнующий день, а я таких не выношу.  Чтобы прийти в себя, лучше всего принять ванну.  Я ведь, Ахилл, не трагический герой.

А х и л л :   Угодно вашему величеству накинуть императорскую тогу или прикажете подать халат?

Р о м у л :   Давай халат.  Я сегодня больше не буду управлять государством.

А х и л л :   Вашему величеству еще нужно подписать обращение к римскому народу.

Р о м у л :   Отложим до завтра.

Ахилл хочет подать ему халат.

(Смущенно.)  Принеси парадный халат.  Этот очень уж непригляден.

А х и л л :   Парадный халат государыня уже упаковала, ваше величество.  Он принадлежал ее отцу.

Р о м у л :   Ах так?  Тогда помоги мне влезть в эти лохмотья.  (Надевает халат и снимает лавровый венок.)  Я все еще в лавровом венке.  Забыл снять, когда купался.  Повесь его пад кроватью.  Пирам.   (Отдает Пираму лавровый венок, тот вешает его над кроватью.)  Сколько там еще листочков?

П и р а м :   Два.

Император вздыхает и подходит к окну.

Р о м у л :   Сегодня у меня был тяжелый день.  Хоть свежим воздухом подышать.  Ветер подул в другую сторону, и дым унесло.  После обеда началась просто пытка.  Только и радости, что архивы сгорели.  В кои-то веки мой министр внутренних дел отдал разумный приказ.

П и р а м :   Историки будут в отчаянии, государь.

Р о м у л :   Чепуха.  У них найдутся источники понадежнее наших государственных архивов.  (Садится на правый диван.)  Дай Катулла, Пирам...  или моя жена его тоже упаковала?  Он ведь из библиотеки ее отца.

П и р а м :   Именно, что упаковала, государь.

Р о м у л :   Ну, ничего.  Катулла я попробую почитать на память.  Хорошие стихи где-то застревают.  Налей вина, Ахилл.

А х и л л :   Угодно вашему величеству фалернского или сиракузского?

Р о м у л :   Фалернского.  В такие времена надо пить самое лучшее.

Ахилл ставит на стол бокал.  Пирам наливает.

П и р а м :   Ваше величество, это последняя бутылка фалернского семидесятого года.

Р о м у л :   Оставь ее здесь.

А х и л л :   Императрица желает поговорить с вашим величеством.

Р о м у л :   Пускай императрица войдет.  Второй светильник мне больше не нужен.

Камердинеры кланяются и уходят.  Пирам уносит светильник, стоящий у кровати.  Теперь освещена только авансцена.  Лунный свет на заднем плане становится ярче.  В глубине сцены появляется Юлия.

Ю л и я :   Обергофмейстер сбежал к германцам.  Я же тебя предупреждала насчет этого Эби.

Р о м у л :   А чего бы ты хотела?  Чтоб германец умирал за римлян?

Молчание.

Ю л и я :   Я пришла поговорить с тобой в последний раз.

Р о м у л :   Ты в дорожном костюме, дорогая.

Ю л и я :   Этой ночью я отплываю на Сицилию.

Р о м у л :   Тебе нашли рыбачью лодку?

Ю л и я :   Плот.

Р о м у л :   А это не опасно?

Ю л и я :   Оставаться еще опаснее.

Молчание.

Р о м у л :   Ну что ж, счастливого пути.

Ю л и я :   Мы, вероятно, долго теперь не увидимся.

Р о м у л :   Мы уже никогда не увидимся.

Ю л и я :   Я буду продолжать сопротивление.  Любой ценой.

Р о м у л :   Самое нелепое, что можно придумать, это сопротивление любой ценой.

Ю л и я :   Ты пораженец.

Р о м у л :   Я просто считаюсь с фактами.  Если мы станем защищаться, наша гибель будет еще страшнее.  Может быть, это и величественно, но кому это нужно?  Зачем раздувать пожар, когда все и так уже сгорело.

Молчание.

Ю л и я :   Ты, стало быть, не хочешь, чтобы Рея вышла за этого Цезаря Рупфа?

Р о м у л :   Нет, не хочу.

Ю л и я :   И на Сицилию не хочешь ехать?

Р о м у л :   Император не спасается бегством.

Ю л и я :   Ты поплатишься головой.

Р о м у л :   Прикажешь мне потерять голову заранее?

Молчание.

Ю л и я :   Мы уже двадцать лет женаты, Ромул.

Р о м у л :   Чего ради ты вспомнила этот прискорбный факт?

Ю л и я :   Было время — мы любили друг друга.

Р о м у л :   Ты отлично знаешь, что это вранье.

Молчание.

Ю л и я :   Значит, ты на мне женился, чтобы стать императором?

Р о м у л :   Ну, конечно.

Ю л и я :   И ты смеешь спокойно говорить мне это в лицо?

Р о м у л :   Разумеется.  Наш брак был ужасен, но я не давал тебе повода заблуждаться насчет того, зачем я на тебе женился.  Я женился на тебе, чтобы стать императором, а ты вышла за меня, чтобы стать императрицей.  Ты стала моей женой, потому что я происхожу из высшей римской аристократии, а ты дочь императора Валентиниана от его рабыни.  Я тебя узаконил, а ты меня короновала.

Молчание.

Ю л и я :   Выходит, мы были нужны друг другу.

Р о м у л :   Конечно.

Ю л и я :   В таком случае, твой долг — ехать со мной на Сицилию.  Мы принадлежим друг другу.

Р о м у л :   У меня нет по отношению к тебе никакого долга.  Ты получила от меня все, чего хотела.  Ты стала императрицей.

Ю л и я :   Нечего меня попрекать.  Мы действовали одинаково.

Р о м у л :   Нет, неодинаково.  Между нашими поступками есть существенное различие.

Ю л и я :   Я этого не нахожу.

Р о м у л :   Ты за меня вышла из честолюбия.  Всеми твоими поступками движет честолюбие.  Вот и теперь ты из честолюбия не хочешь признать, что война проиграна.

Ю л и я :   Я уезжаю на Сицилию потому, что люблю родину.

Р о м у л :   У тебя не может быть родины.  Ты любишь абстрактную идею государства, ведь она-то дала тебе возможность, выйдя замуж, стать императрицей.

Оба опять молчат.

Ю л и я :   Ну, хорошо.  Отчего не сказать правду?  Отчего не поговорить друг с другом начистоту?  Да, я честолюбива.  Самое дорогое для меня — императорская власть.  Я правнучка Юлиана, последнего великого императора.  И я горжусь этим.  А ты кто?  Сын обнищавшего патриция.  А тоже ведь честолюбив, иначе не стремился бы стать повелителем мира, а остался бы тем ничтожеством, каким был.

Р о м у л :   Я пошел на это не из честолюбия, а по необходимости. То, что для тебя — цель, для меня — средство.  Я стал императором из серьезных политических соображений.

Ю л и я :   Когда же у тебя появились серьезные политические соображения?  Двадцать лет, пока ты сидел на троне, ты только ел, пил, спал, читал и разводил кур.  Ты никуда не выезжал из этой виллы, никогда не бывал в столице и довел финансы империи до того, что мы вынуждены жить, как поденщики.  Единственное, что ты умеешь, это высмеять всякую мысль, которая тебе угрожает.  Тобой руководили серьезные политические соображения?  Да это наглая ложь.  В мании величия Нерона или в безумии Каракаллы больше политического смысла, чем в твоем пристрастии к курам.  Тобой владела только лень.

Р о м у л :   Вот именно.  Таково мое политическое кредо — ничего не делать.

Ю л и я :   Ради этого не стоило становится императором.

Р о м у л :   Только это и придало моему бездействию смысл.  Какой же прок от безделья частного лица?

Ю л и я :   А император, бездельничая, подрывает основы государства.

Р о м у л :   Как видишь.

Ю л и я :   Что ты хочешь этим сказать?

Р о м у л :   Ты сама поняла, в чем смысл моего безделья.

Ю л и я :   Но как же можно сомневаться в необходимости государства?

Р о м у л :   Я не сомневаюсь в необходимости государства вообще, я сомневаюсь лишь в необходимости нашего государства.  Оно до меня уже стало великой державой, и от этого пошли массовые убийства, открытый разбой, угнетение и ограбление других народов.

Ю л и я :   Если ты такого мнения о великой Римской империи, не понимаю, зачем ты стал императором!

Р о м у л :   Римская империя веками держится на том, что ею правит император.  Таким образом, у меня не было другой возможности ликвидировать империю, кроме как самому стать императором.

Ю л и я :   Либо ты помешался, либо весь мир сошел с ума.

Р о м у л :   Я уверен в последнем.

Ю л и я :   Стало быть, ты на мне женился только для того, чтобы разрушить Римскую империю?

Р о м у л :   Других побуждений у меня не было.

Ю л и я :   И ты с самого начала думал только о гибели Рима?

Р о м у л :   Ни о чем другом.

Ю л и я :   Ты сознательно препятствовал спасению империи?

Р о м у л :   Вполне сознательно.

Ю л и я :   Ты разыгрывал циника и прожорливого скомороха только для того, чтобы нанести удар в спину?

Р о м у л :   Можно и так это формулировать.

Ю л и я :   Ты меня обманул.

Р о м у л :   Это ты во мне обманулась.  Ты полагала, что я так же одержим властью, как ты.  На это ты и рассчитывала.  Да только расчет твой был неверен.

Ю л и я :   Зато ты рассчитал верно.

Р о м у л :   Риму конец.

Ю л и я :   Ты предал Рим.

Р о м у л :   Нет, я осудил Рим.

Они молчат, потом императрица в отчаянье восклицает.

Ю л и я :   Ромул!

Р о м у л :   Отправляйся на Сицилию.  Мне больше нечего тебе сказать.

Императрица медленно уходит.  В глубине сцены появляется Ахилл.

А х и л л :   Государь!

Р о м у л :   У меня пустой кубок.  Налей еще вина.

Ахилл наливает.

Ты дрожишь?

А х и л л :   Так оно и есть, ваше величество.

Р о м у л :   Что с тобой?

А х и л л :   Ваше величество не любит, когда я говорю о военном положении.

Р о м у л :   Я же тебе это строго-настрого запретил.  Военное положение я обсуждаю только со своим парикмахером.  Он единственный, кто хоть что-то в этом смыслит.

А х и л л :   Но вот и Капуя пала.

Р о м у л :   Это, однако, не повод проливать фалернское.

А х и л л :   Прошу прощения.  (Кланяется.)

Р о м у л :   Шел бы ты спать.

А х и л л :   Принцесса Рея хотела поговорить с вашим величеством.

Р о м у л :   Пускай войдет.

Ахилл уходит.  Из глубины сцены появляется Рея.

Р е я :   Отец!

Р о м у л :   Войди, дитя мое.  Сядь рядом со мной.

Рея садится подле него.

Что ты хотела мне сказать?

Р е я :   Отец, Рим в опасности.

Р о м у л :   Странно, что нынче все хотят поговорить со мной о политике ночью.  А на это есть обед.

Р е я :   О чем же мне говорить?

Р о м у л :   Ну, о чем говорят с отцом ночью?  О том, что у тебя на сердце.

Р е я :   У меня на сердце Рим.

Р о м у л :   Стало быть, Эмилиана, которого ты так дожидалась, ты больше не любишь?

Р е я :   Что ты, отец!

Р о м у л :   Но не так пылко, как раньше, не так, как прежде любила?

Р е я :   Я люблю его больше жизни.

Р о м у л :   Так расскажи мне про Эмилиана.  Если ты его любишь, то он тебе дороже, чем эта развалившаяся империя.

Молчание.

Р е я :   Отец, разреши мне выйти замуж за Цезаря Рупфа.

Р о м у л :   Этот Рупф, доченька, и мне по душе, хотя бы потому, что у него есть деньги.  Но он выдвигает совершенно неприемлемые условия.

Р е я :   Он спасет Рим.

Р о м у л :   Это меня и пугает.  Если фабрикант штанов рвется спасти римское государство, он, должно быть, спятил.

Р е я :   Но другой возможности спасти родину нет.

Р о м у л :   Я с этим вполне согласен.  Родину можно спасти только за деньги, не то она погибнет.  Приходится выбирать между губительным капитализмом и капитальной гибелью.  Но ты не можешь выйти замуж за этого Цезаря Рупфа, дитя мое, ты ведь любишь Эмилиана.

Молчание.

Р е я :   Я должна его бросить во имя спасения родины.

Р о м у л :   Это легче сказать, чем сделать.

Р е я :   Отечество превыше всего.

Р о м у л :   Ты все-таки слишком долго разучивала трагедии.

Р е я :   Разве мы не должны любить свою родину больше всего на свете?

Р о м у л :   Нет, мы должны ее любить меньше, чем человека.  Прежде всего родине не стоит слишком доверять.  Никто не становится убийцей быстрее, чем родина.

Р е я :   Отец!

Р о м у л :   Что, дочка?

Р е я :   Не могу же я бросить родину на произвол судьбы.

Р о м у л :   Тебе нужно это сделать.

Р е я :   Мне не жить без родины.

Р о м у л :   А без любимого как жить?  Куда возвышеннее и куда труднее хранить верность человеку, чем государству.

Р е я :   Речь идет о родине, а не о государстве.

Р о м у л :   Когда государство начинает убивать людей, оно всегда называет себя родиной.

Р е я :   Наша беззаветная любовь к родине сделала Рим великим.

Р о м у л :   Но наша любовь не сделала Рим хорошим.  Своими добродетелями мы откармливали изверга.  Как от вина, мы хмелели от величия нашей родины, но то, что мы любили, стало горше полыни.

Р е я :   В тебе нет чувства благодарности к родине.

Р о м у л :   Отнюдь!  Я просто не похож на героического отца из трагедии, который желал государству приятного аппетита, когда оно пожирало его детей.  Выходи-ка ты замуж за Эмилиана!

Молчание.

Р е я :   Эмилиан меня отверг, отец.

Р о м у л :   Если в твоей любви есть хоть капля подлинного чувства, это не может вас разлучить.  Ты останешься с ним, даже если он тебя оттолкнет, ты будешь с ним, стань он даже преступником. А от родины ты можешь оторваться.  Раз она стала разбойничьим вертепом и притоном палачей, отряхни ее прах со своих ног, ибо твоя любовь к ней бессильна.

Молчание.  Слева в комнату через окно проникает человек, который тут же скрывается где-то в темной глубине сцены.

Р е я :   Если я к нему вернусь, он опять меня прогонит.  Он будет снова и снова меня отталкивать.

Р о м у л :   А ты возвращайся к нему снова и снова.

Р е я :   Он меня больше не любит.  Он любит только Рим.

Р о м у л :   Рим погибнет, и ничего, кроме твоей любви, у него не останется.

Р е я :   Мне страшно.

Р о м у л :   А ты учись побеждать страх.  Это единственное искусство, которым в наше время надо владеть.  Не бояться видеть вещи, как они есть, не бояться поступать, как подобает.  Я всю жизнь старался этому научиться.  И ты теперь тоже старайся.  Иди к нему.

Р е я :   Хорошо отец, я так и поступлю.

Р о м у л :   Вот и правильно, дитя мое.  Я люблю тебя такую.  Ступай к Эмилиану.  Давай попрощаемся.  Ты меня уже не увидишь, я ведь умру.

Р е я :   Отец!

Р о м у л :   Германцы меня убьют.  Я на такую смерть всегда и уповал.  Это моя тайна.  Жертвуя собой, я жертвую Римом.

Тишина.

Р е я :   Отец!

Р о м у л :   Но ты должна жить.  Ступай теперь, дитя мое, ступай к Эмилиану.

Рея медленно выходит.  Из глубины сцены появляется Пирам.

П и р а м :   Ваше величество.

Р о м у л :   Что тебе?

П и р а м :   Императрица отбыла.

Р о м у л :   Вот и хорошо.

П и р а м :   Не угодно ли вашему величеству лечь спать?

Р о м у л :   Нет, мне надо еще кое с кем потолковать.  Принеси-ка еще бокал.

П и р а м :   Слушаюсь, ваше величество.  (Приносит второй бокал.)

Р о м у л :   Поставь его рядом с моим.  Налей вина.

Пирам наполняет бокал.

А теперь и мне налей.

П и р а м  (наливает) :   Вот, ваше величество, все фалернское и выпили.

Р о м у л :   Тогда иди спать.

Пирам кланяется и уходит.

(Сидит неподвижно, пока не затихают шаги.)  Иди сюда, Эмилиан.  Мы одни.

Закутанный в черный плащ Эмилиан медленно выходит из глубины сцены.

Э м и л и а н :   Ты знал, что я тут?

Р о м у л :   Минуту назад ты влез ко мне в окно.  Я увидел твое отражение в своем бокале.  Не хочешь ли присесть?

Э м и л и а н :   Я постою.

Р о м у л :   Поздно ты пришел.  Уже полночь.

Э м и л и а н :   Есть дела, для которых полночь — самое подходящее время.

Р о м у л :   Как видишь, я тебя жду.  Бокалы полны отличного фалернского.  Мы можем чокнуться.

Э м и л и а н :   Быть по сему.

Р о м у л :   Выпьем за твое возвращение.

Э м и л и а н :   За то, что свершится этой ночью.

Р о м у л :   Ты о чем?

Э м и л и а н :   Выпьем за справедливость, император Ромул.

Р о м у л :   Справедливость ужасна, Эмилиан.

Э м и л и а н :   Она ужасна, как мои раны.

Р о м у л :   Ну что ж, за справедливость!

Э м и л и а н :   Мы одни.  И кроме ночи нет свидетелей тому, что римский император и беглый пленник германцев подымают за справедливость две чаши кровавого фалернского.

Ромул встает, и они чокаются.  В то же мгновение кто-то вскрикивает, и из-под дивана, на котором сидел император, показывается голова министра внутренних дел Тулия Ротунда.

Р о м у л :   Господи, министр внутренних дел, что случилось?

Т у л и й   Р о т у н д :   Ваше величество наступили мне на пальцы. (Стонет.)

Р о м у л :   Мне очень жаль.  Но не мог же я в самом деле предполагать, что ты расположился у меня под диваном.  Стоит выпить за справедливость, и министр внутренних дел тут же поднимает крик.

Т у л и й   Р о т у н д :   Я, ваше величество, намеревался лишь замолвить словечко за введение в Римской империи всеобщего страхования по старости.  (Смущаясь, вылезает.  Он в таком же черном плаще, как Эмилиан.)

Р о м у л :   У тебя кровь на руке, Тулий Ротунд.

Т у л и й   Р о т у н д :   Я со страха руку кинжалом порезал.

Р о м у л :   С кинжалом, мой дорогой Тулий, следует обходиться особенно осторожно.  (Идет налево.)

Э м и л и а н :   Ты хочешь кликнуть камердинеров, император Ромул?

Враждебный и решительный Эмилиан и улыбающийся Ромул стоят друг против друга.

Р о м у л :   Зачем, Эмилиан?  Ты ведь знаешь, что ночью они спят.  Но надо же чем-то перевязать рану моему министру внутренних дел.

Идет к шкафу, находящемуся слева на авансцене, и открывает его.  Внутри, сгорбившись, стоит император Зенон Исаврийский.

Р о м у л :   Прости, повелитель Восточной Римской империи.  Я не предполагал, что ты спишь у меня в шкафу.

3 е н о н :   Ничего.  При той бродячей жизни, которую я веду после бегства из Константинополя, я ко всему привык.

Р о м у л :   Я искренно тебе сочувствую.

3 е н о н  (выходит из шкафа и с удивлением оглядывается по сторонам.  Он тоже в черном плаще) :   О, да здесь уже кто-то есть!

Р о м у л :   Не обращай внимания.  Они попали сюда совершенно случайно.  (Берет с верхней полки шкафа платок.) Там внутри еще кто-то.

3 е н о н :   Мой камергер Сульфурид.

Сульфурид вылезает.  Это долговязый субъект, тоже в черном плаще, он торжественно кланяется Ромулу, тот его разглядывает.

Р о м у л :   Добрый вечер.  Ты мог бы, венценосный брат, спрятать его в другом шкафу.  А куда ты девал своего камергера Фосфорида?

3 е н о н :   Он у тебя под кроватью, император Ромул.

Р о м у л :   Нечего ему смущаться.  Пускай вылезает.

Маленький Фосфорид вылезает из-под кровати.  Он тоже в черном плаще.

Сульфурид.  Мы пришли, ваше величество...

Фосфорид.  ...чтобы прочесть вам элегию...

Сульфурид.  ...которую ваше величество не имело удовольствия дослушать до конца.

Р о м у л :   Пожалуйста.  Только не этой тихой ночью.  (Садится и дает Тулию Ротунду платок.) Перевяжи рану, министр внутренних дел.  Я не люблю крови.

Правый стенной шкаф открывается как бы сам собой, и на пол с грохотом вываливается Спурий Тит Мамма.

Ах, наш рекордсмен тоже не спит?

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Я устал.  Я смертельно устал...  (С трудом поднимается.)

Р о м у л :   Ты обронил кинжал, Спурий Тит Мамма.

С п у р и й   Т и т   М а м м а  (растерянно поднимает кинжал и прячет его под черным плащом) :   Я не спал уже сто десять часов.

Р о м у л :   Может быть, тут еще кто-нибудь спрятался?  Выходите пожалуйста!

Из-под левого дивана вылезает Mapес, за ним солдат, оба в черных плащах.

М а р е с :   Прости, государь, мне хотелось поспорить с тобой о тотальной мобилизации.

Р о м у л :   А кого это ты прихватил на дискуссию, рейхсмаршал?

М а р е с :   Моего адъютанта.

Из-под дивана медленно вылезает повар в высоком белом колпаке и тоже в черном плаще.  Император впервые явно потрясен.

Р о м у л :   И ты, повар?  С тем самым ножом, которым ты зарезал столько императоров?

Повар, опустив глаза, присоединяется к остальным, окружающим теперь императора с трех сторон.

Вы я, вижу, все в черном.  Один вылез у меня из-под кровати, другой из-под дивана, третий из шкафа.  Сгорбившись в три погибели, вы просидели там полночи.  Зачем?

Все молчат.

Т у л и й   Р о т у н д :   Мы хотим поговорить с тобой, римский император.

Р о м у л :   Император не знал, что наш этикет требует от желающих с ним поговорить подобной акробатики.  (Встает и звонит.)  Пирам!  Ахилл!

Из глубины сцены дрожа выбегают Ахилл и Пирам, оба в халатах и ночных колпаках.

А х и л л :   Государь!

П и р а м :   Ваше величество!

Р о м у л :   Ахилл, императорскую тогу!  Пирам, лавровый венец!

Ахилл накидывает ему на плечи императорскую тогу.  Пирам надевает лавровый венец.

Ахилл, убрать стол и вино!  Настал торжественный миг.

Ахилл и Пирам уносят стол направо.

Теперь идите досыпайте.

Пирам и Ахилл кланяются, и до крайности смущенные и напуганные, уходят в центральную дверь.

Император готов вас выслушать.  Что вы ему скажете?

Т у л и й   Р о т у н д :   Верни нам провинции.

М а р е с :   Верни легионы.

Э м и л и а н :   Верни империю.

Полная тишина.

Р о м у л :   Император не обязан давать вам отчет.

Э м и л и а н :   Ты несешь ответственность перед Римом.

3 е н о н :   Ты ответишь перед историей.

М а р е с :   Ты опирался на нас.

Р о м у л :   Я не опирался на вас.  Если бы вы завоевали мне мир, у вас было бы основание так говорить.  Но я потерял мир, который не вы завоевали.  Я кинул его сам, как фальшивую монету.  Я свободен.  Мне до вас нет дела.  Вы только мошки, которые кружат в моем сиянии, вы только тени, которые исчезнут, когда я перестану светить.

Заговорщики отступают от него.

Лишь один из вас вправе с меня спрашивать, с ним одним я и буду говорить.  Подойди, Эмилиан.

Эмилиан медленно подходит к нему справа.

Не мне говорить с тобой, как с офицером, потерявшим честь.  Я — человек штатский, и в офицерской чести никогда не разбирался.  Я говорю с тобой, как с человеком, хлебнувшим горя и претерпевшим пытки.  Я люблю тебя, как сына, Эмилиан.  Как человек, который пострадал, как тысячекратно униженная жертва власти, ты мог бы стать величайшим укором для тех, кто, как я, не хочет защищаться.  Чего ты требуешь от своего императора, Эмилиан?

Э м и л и а н :   Я требую ответа, император Ромул.

Р о м у л :   Хорошо, я дам тебе ответ.

Э м и л и а н :   Что ты сделал, чтобы твой народ не оказался под пятой германцев?

Р о м у л :   Ничего.

Э м и л и а н :   Что ты сделал, чтобы Рим не был унижен, как я был унижен?

Р о м у л :   Ничего.

Э м и л и а н :   Как же ты думаешь оправдаться?  Ты обвиняешься в измене родине.

Р о м у л :   Не я изменил родине.  Рим сам себе изменил.  Он знал правду, а предпочел силу.  Он знал человечность, а предпочел тиранию.  Он вдвойне унизился — перед самим собой и перед народами, которые оказались в его власти.  Ты стоишь у призрачного трона, Эмилиан, у трона римских императоров, и я последний, кому он достался.  Я хочу раскрыть тебе глаза, чтобы ты взглянул на этот трон, на эту гору нагроможденных черепов, на потоки крови, дымящиеся на его ступенях.  Какого ты ждешь ответа с вершины гигантского здания римской истории?  Глядя на твои раны, что может сказать император, восседающий над трупами своих и чужих сыновей, над гекатомбами жертв, сваленных к его ногам, павших на войнах во имя чести Рима и на аренах на потеху Риму?  Рим ослабел, это старик, едва держащийся на ногах, но вина с него не снята, и преступления ему не отпущены.  Этой ночью пришла пора.  Сбылись проклятия, которые посылали Риму его жертвы.  Ненужное дерево валят. Топор ударил пo стволу.  Идут германцы.  Мы проливали чужую кровь, теперь приходится платить собственной.  Не отворачивайся, Эмилиан, не прячь глаз от того, кто обнажил перед тобой давние грехи нашей истории, еще более страшные, чем твои раны.  Речь идет о справедливости, за которую мы пили.  Теперь ты мне отвечай: есть у нас право защищаться?  Есть у нас право на большее, чем быть просто жертвами?

Эмилиан молчит.

Ты молчишь.

Эмилиан медленно отходит к тем, кто с трех сторон окружил императора.

Ты снова с теми, кто, как воры, забрались ко мне этой ночью.  Поговорим начистоту.  Да не будет отныне меж нами и тени лжи и тени притворства.  Я знаю, что вы прячете под черными плащами, я знаю, к чему потянулись теперь ваши руки.  Но вы просчитались.  Вы надеялись расправиться с безоружным, а я поражаю вас силой правды и пронзаю острием справедливости.  Не вы на меня напали, я нападаю на вас.  Я не обвиняемый, я вас обвиняю.  Защищайтесь!  Разве вы не знаете, перед кем стоите?  Я сознательно погубил родину, которую вы хотите защищать.  Я ломаю у вас под ногами лед, я выжигаю из земли ваши корни.  Что же вы молча жметесь у стен, бледные, как зимняя луна?  Вам надо выбирать — убейте меня, если уверены, что я неправ, или сдайтесь германцам, если поняли, что у нас нет больше права защищаться.  Отвечайте!

Они молчат.

Отвечайте!

Э м и л и а н  (высоко заносит кинжал) :   Да здравствует Рим!

Выхватывая кинжалы, все медленно подходят к Ромулу.  Он неподвижен и невозмутим.  Кинжалы занесены над ним.  В это мгновение из глубины сцены раздается оглушительный, полный ужаса крик: «Германцы!»  Все в панике обращаются в бегство, кто через окна, кто через двери.  Император по-прежнему неподвижен.  Из глубины сцены появляются бледные от ужаса Пирам и Ахилл.

Р о м у л :   Где же, однако, германцы?

П и р а м :   В Ноле, ваше величество.

Р о м у л :   Зачем же тогда кричать?  Выходит, здесь они будут только завтра.  В таком случае, я иду спать.  (Встает.)

П и р а м :   Как вам будет угодно, ваше величество.  (Снимает с Ромула императорскую тогу, лавровый венок и халат.)

Ромул (намеревается лечь.  Вдруг настораживается) :   Ахилл, у меня еще кто-то лежит возле кровати.

Ахилл подносит светильник.

А х и л л :   Это Спурий Тит Мамма, ваше величество.  Он храпит.

Р о м у л :   Слава богу, наконец-то рекордсмен заснул.  Не будем его тревожить.  (Перешагнув через префекта, укладывается в постель.)

Пирам гасит светильник и вместе с Ахиллом уходит в темноту.

Р о м у л :   Пирам!

П и р а м :   Что, ваше величество?

Р о м у л :   Когда германцы явятся, пусть войдут.

Действие четвертое

Утро следующего за Мартовскими Идами дня четыреста семьдесят шестого года.  Кабинет императора, как и в первом действии.  Над дверью в глубине сцены одинокий бюст короля Ромула, основателя Рима.  У двери, ожидая импера ра, стоят Ахилл и Пирам.

А х и л л :   Какое прекрасное свежее утро.

П и р а м :   Не пойму, как в день всеобщего заката могло взойти солнце?

А х и л л :   Даже на природу уже нельзя положиться.

Молчание.

П и р а м :   Шестьдесят лет, при одиннадцати императорах, мы служили Римской империи.  Исторически необъяснимо, что еще при нашей жизни она перестанет существовать.

А х и л л :   Я умываю руки.  Я честно исполнял свои обязанности.

П и р а м :   Мы были во всех отношениях единственными устойчивыми столпами империи.

А х и л л :   Когда нас не станет, по праву скажут: античности пришел конец.

Молчание.

П и р а м :   Подумать только, наступит время, когда будут говорить не по-латыни и не по-гречески, а на каком-то немыслимом языке, вроде германского.

А х и л л :   Представить себе, что главари германцев, китайцев и зулусов, чей культурный уровень в тысячу раз ниже нашего, берут бразды мировой политики.  Anna virumque cano.  Я всего Вергилия знаю наизусть.

П и р а м :   А я Гомера.  Mehnin aeide thea.

А х и л л :   Так или иначе, нас ждут ужасные времена.

П и р а м :   Да, мрачная эпоха средневековья.  Не хочу быть пессимистом, но, по-моему, от нынешней катастрофы человечество уже никогда не оправится.

Входит Ромул в императорской тоге и лавровом венке.

Ахилл и П и р а м :   Salve, Цезарь.

Р о м у л :   Salve.  Я задержался.  Меня утомило это непредвиденное скопление посетителей.  Едва перелез через рекордсмена, который все еще храпит у моей кровати.  Минувшей ночью я больше управлял государством, чем за все двадцать лет своего правления.

А х и л л :   Конечно, ваше величество.

Р о м у л :   Какая странная тишина.  И так пусто кругом, словно все нас покинули.

Молчание.

Где моя дочь Рея?

Молчание.

А х и л л :   Принцесса...

П и р а м :   И Эмилиан...

А х и л л :   И императрица...

П и р а м :   Министр внутренних дел, рейхсмаршал, повар и все остальные...

Молчание.

Р о м у л :   Ну?

А х и л л :   Утонули при переправе на Сицилию.

П и р а м :   Эту весть принес один рыбак.

А х и л л :   Уцелел, должно быть, только Зенон Исаврийский со своими камергерами — они отправились в Александрию очередным рейсом.

Молчание.  Император по-прежнему спокоен.

Р о м у л :   Моя дочь Рея и мой сын Эмилиан...  (Смотрит на камердинеров.)  Я не вижу у вас на глазах слез.

А х и л л :   Мы слишком стары.

Р о м у л :   А я должен умереть.  Меня убьют германцы.  Еще сегодня.  Горе меня уже не задевает.  Тот, кому скоро умирать, не оплакивает мертвых.  Я никогда не был спокойнее и бодрее чем сейчас, когда все уже позади.  Подать утреннюю трапезу!

П и р а м :   Завтрак?

А х и л л :   Но германцы, ваше величество, германцы могут каждую минуту...

П и р а м :   И принимая во внимание всеобщий траур в империи..

Р о м у л :   Чепуха.  Империи, которая могла бы объявить траур, больше нет, а сам я хочу умереть так, как жил.

П и р а м :   Как прикажете, ваше величество.

Император садится в кресло на авансцене.  Пирам приносит небольшой столик, накрытый как обычно.  Император задумчиво разглядывает посуду.

Р о м у л :   Почему последнюю трапезу мне подают на этих старых жестяных тарелках и в этой треснувшей чашке?

П и р а м :   Парадный императорский сервиз ее величество увезла с собой.  Он принадлежал ее отцу.

А х и л л :   А теперь лежит на дне морском.

Р о м у л :   Ничего.  Для предсмертной трапезы эта убогая посуда, пожалуй, даже лучше.  (Разбивает яйцо.) Август, разумеется, опять ничего не снес.

Пирам устремляет на Ахилла молящий взгляд.

П и р а м :   Ничего, государь.

Р о м у л :   А Тиберий?

П и р а м :   Юлии ничего не кладут.

Р о м у л :   А Флавии?

П и р а м :   Домициан снес.  Но ведь ваше величество не желает есть его яйца.

Р о м у л :   А это чье яйцо?  (Доедает яйцо.)

П и р а м :   Как всегда, Марка Аврелия.

Р о м у л :   А еще кто-нибудь несется?

П и р а м :   Одоакр.  (Несколько смущен.)

Р о м у л :   Смотри-ка!

П и р а м :   Снес три яйца, ваше величество.

Р о м у л :   Эта курица нынче установит рекорд.  (Его величество пьет молоко.)  У вас торжественный вид.  Что это сегодня с вами?

А х и л л :   Вот уже двадцать лет как мы служим вашему величеству.

П и р а м :   И сорок лет предшественникам вашего величества.

А х и л л :   Шестьдесят лет мы были готовы прозябать в нищете, дабы служить императорам.

П и р а м :   Любой извозчик зарабатывает больше императорского камердинера.  В конце концов, это надо было сказать, ваше величество.

Р о м у л :   Признаю.  Но учтите, что извозчик получает больше самого императора.

Пирам устремляет на Ахилла молящий взгляд.

А х и л л :   Фабрикант Цезарь Рупф предлагает нам места камердинеров.

П и р а м :   Четыре тысячи сестерциев в год и три раза в неделю свободные вечера.

А х и л л :   На такой работе было бы время писать мемуары.

Р о м у л :   Фантастические условия.  Вы свободны.  (Снимает с головы лавровый венок и дает каждому по листику.)  Последние два листика моего золотого венка.  И последняя финансовая операция моего правительства.

Слышны боевые возгласы.

Р о м у л :   Что там, однако, за шум?

А х и л л :   Германцы, ваше величество.  Пришли германцы.

Р о м у л :   Придется их принять.

П и р а м :   Быть может, ваше величество пожелает опоясаться императорским мечом?

Р о м у л :   А разве он не заложен?

Пирам устремляет на Ахилла молящий взгляд.

А х и л л :   Его не брал ни один ломбард.  Меч ржавый, а драгоценные камни вы, ваше величество, давно уже выломали.

П и р а м :   Принести его?

Р о м у л :   Лучше всего, дорогой Пирам, оставить императорский меч там, где он валяется.

П и р а м :   Вашему величеству ничего больше не нужно?

Р о м у л :   Еще немного спаржевой настойки.

Пирам, дрожа, наливает.

Теперь можете идти.  Императору вы больше не нужны.  Вы были безупречными слугами.

Оба в страхе уходят.  Император выпивает рюмку.  Справа входит германец.  Он двигается свободно и непринужденно, несколько высокомерен и ничего варварского, кроме штанов, на нем не заметно.  Он озирается по сторонам, как будто пришел в музей, временами делает заметки в записной книжке, которую достает из кожаной сумки.  Он в штанах, на нем просторная легкая куртка, широкополая дорожная шляпа — словом, ничего воинственного, кроме меча, которым он опоясан.  Его сопровождает молодой человек в военной форме, однако и в нем нет ничего оперного.  Разглядывая комнату, германец как бы случайно среди других предметов обнаруживает императора.  Оба с удивлением глядят друг на друга.

Германец.  Римлянин!

Р о м у л :   Здравствуй!

Молодой германец обнажает меч.

Молодой человек.  Умри, римлянин!

Германец.  Убери меч, племянник!

Молодой человек.  Как прикажешь, дядюшка.

Германец.  Прости, римлянин.

Р о м у л :   Отчего же, пожалуйста.  Ты — настоящий германец?  (Недоверчиво на него глядит.)

Германец.  Древнейшего рода.

Р о м у л :   Этого я уж не понимаю.  Тацит пишет, что все вы варвары — великаны с дерзкими голубыми глазами и рыжими волосами, а глядя на тебя, подумаешь — переодетый византийский ботаник.

Германец.  Я тоже представлял себе римлян совсем иначе.  Говорили, что вы бесстрашные герои, а оказывается ты единственный, кто не сбежал.

Р о м у л :   У нас порой бытуют совершенно ложные представления о расах.  А то, что у тебя на ногах, это и есть штаны?

Германец.  Ну да.

Р о м у л :   В самом деле странная одежда.  А где же ты их застегиваешь?

Германец.  Спереди.

Р о м у л :   Очень практично.  (Пьет спаржевую настойку.)

Германец.  Что ты пьешь?

Р о м у л :   Спаржевую настойку.

Германец.  Можно попробовать?

Р о м у л :   Сам настаивал.

Император наливает.  Германец пьет, морщится.

Германец.  Отвратительно.  У этого напитка нет будущего.  Пиво лучше.  (Садится рядом с Ромулом за стол и снимает шляпу.)  Должен тебя поздравить.  У тебя в парке над прудом отличная Венера.

Р о м у л :   А что в ней особенного?

Германец.  Подлинный Пракситель.

Р о м у л :   Вот незадача.  Я-то всегда думал, что это грошовая копия, а теперь антиквар уехал.

Германец.  Позволь-ка!  (Рассматривает скорлупу яйца, которое съел Ромул.) Недурно.

Р о м у л :   Ты куровод?

Германец.  Страстный.

Р о м у л :   Удивительно!  Я ведь тоже куровод.

Германец.  Ты тоже?

Р о м у л :   Я тоже.

Германец.  Наконец-то есть с кем поговорить.  Это в парке твои куры?

Р о м у л :   Мои.  Отличная домашняя порода.  Импортные — из Галлии.

Германец.  Несутся?

Р о м у л :   Ты сомневаешься?

Германец.  Скажи честно.  Судя по яйцу, неважно они несутся.

Р о м у л :   Ладно, признаюсь, они несутся все хуже и хуже.  Между нами, куроводами, говоря, это меня тревожит.  В хорошей форме только одна несушка.

Германец.  Серая с желтыми крапинками?

Р о м у л :   Как ты догадался?

Германец.  Это ведь я велел доставить ее в Италию.  Хотелось проверить, как она себя будет чувствовать в южном климате.

Р о м у л :   Могу тебя поздравить.  Отличная порода, ничего не скажешь.

Германец.  Сам вывел.

Р о м у л :   Ты, я вижу, выдающийся куровод.

Германец.  В конце концов, как правитель, я вынужден этим заниматься.

Р о м у л :   Как правитель?  А кто ты, собственно, такой?

Германец.  Я Одоакр, князь германцев.

Р о м у л :   Рад с тобой познакомиться.

О д о а к р :   А ты кто?

Р о м у л :   Я — римский император.

О д о а к р :   Мне тоже очень приятно завести такое знакомство.  Я, правда, и раньше знал, с кем говорю.

Р о м у л :   Ты знал?

О д о а к р :   Прости меня за притворство.  Врагам бывает неловко оставаться с глазу на глаз, и я решил, что для начала разговор о куроводстве будет уместнее, чем разговор о политике.  Позволь представить моего племянника.  Поклонись, племянник.

Племянник.  Как прикажешь, дядюшка.

О д о а к р :   Оставь нас одних, племянник.

Племянник.  С удовольствием, дядюшка.  (Уходит.)

Молчание.  Они глядят друг на друга.

О д о а к р :   Ты, значит, Ромул.  Все эти годы я много о тебе думал.

Р о м у л :   А ты, стало быть, Одоакр.  Для меня ты был олицетворением врага, а оказывается, ты такой же куровод, как я.

О д о а к р :   Настала минута, которой я ждал столько лет.

Император вытирает рот салфеткой, встает.

Р о м у л :   Как видишь, я готов.

О д о а к р :   К чему?

Р о м у л :   Умереть.

О д о а к р :   Тебе грозит смерть?

Р о м у л :   Всему миру известно, как германцы обходятся с пленными.

О д о а к р :   Ты слишком поверхностно знаешь своих врагов, император Ромул, если полагаешься на то, что о них болтает весь мир.

Р о м у л :   А чего ты можешь хотеть, кроме моей смерти?

О д о а к р :   Сейчас увидишь.  Племянник!

Справа входит племянник.

Племянник.  Что прикажешь, дядюшка?

О д о а к р :   Поклонись римскому императору, племянник.

Племянник.  Как прикажешь, дядюшка.  (Кланяется.)

О д о а к р :   Ниже, племянник.

Племянник.  С удовольствием, дядюшка.

О д о а к р :   Стань перед римским императором на колени!

Племянник.  Как прикажешь, дядюшка.  (Преклоняет колени.)

Р о м у л :   Что это значит?

О д о а к р :   Встань, племянник.

Племянник.  С удовольствием, дядюшка.

О д о а к р :   Выйди, племянник.

Племянник.  Как прикажешь, дядюшка.  (Уходит.)

Р о м у л :   Ничего не понимаю.

О д о а к р :   Я пришел не за тем, чтобы тебя убить, римский император.  Я пришел, чтобы вместе со всем моим народом вступить к тебе в подданство.  (Тоже преклоняет колени.)

Ромул (насмерть перепуган) :   Но это же безумие!

О д о а к р :   И германец может поступить разумно, римский император.

Р о м у л :   Ты что, издеваешься?

Одоакр (встает) :   Ромул, о курах мы с тобой поговорили, отлично понимая друг друга.  Неужели нельзя, понимая друг друга, поговорить о судьбах наших народов?

Р о м у л :   Говори.

О д о а к р :   Можно сесть?

Р о м у л :   Нечего спрашивать, ты победитель.

О д о а к р :   Ты забываешь, что я только что вступил к тебе в подданство.

Молчание.

Р о м у л :   Садись,

Оба садятся.  Ромул мрачен.  Одоакр внимательно на него смотрит.

О д о а к р :   Ты видел моего племянника.  Его зовут Теодорих.

Р о м у л :   Видел.

О д о а к р :   Очень воспитанный молодой человек.  «Как прикажешь, дядюшка», «С удовольствием, дядюшка».  И так с утра до вечера.  Его поведение безукоризненно.  Он весь народ заразил своей добропорядочностью.  К девушке не прикоснется, пьет только воду, спит на голой земле.  Каждый день — боевые учения.  И сейчас в прихожей небось тренируется.

Р о м у л :   Так он же герой!

О д о а к р :   Воплощенный идеал германца.  Мечтает о мировом господстве, и весь народ вместе с ним.  Потому мне и пришлось затеять этот поход.  Я был один, а против меня племянник, стихотворцы и общественное мнение — пришлось уступить.  Я надеялся вести войну гуманно, ведь римляне почти не оказывали сопротивления.  Но чем дальше я продвигался на юг, тем больше преступлений совершала моя армия.  И не потому, что она кровожаднее других армий, а потому, что всякая война — зверство.  Я был в ужасе.  Хотел даже прервать поход.  Собирался взять деньги у фабриканта штанов, — моих полководцев еще можно было купить, я еще мог, наверное, все сделать по-своему.  Какое-то время еще мог.  Но вскоре я уже ничего больше не смогу.  Тогда мы окончательно станем народом героев.  Спаси меня, Ромул, на тебя вся моя надежда.

Р о м у л :   Какая надежда?

О д о а к р :   Остаться в живых.

Р о м у л :   А что тебе грозит?

О д о а к р :   Мой племянник пока еще кроток, он еще вежлив, но в один прекрасный день он меня убьет.  Знаю я эту германскую преданность.

Р о м у л :   И поэтому ты решил вступить ко мне в подданство?

О д о а к р :   Всю жизнь мне хотелось увидеть подлинное человеческое величие, не похожее на дутое величие моего племянника, которого, увидишь, они еще назовут Теодорихом Великим — я этих историков знаю!  Я — мужик и ненавижу войну.  Я ищу человечности, которой я не мог сыскать в дремучих германских лесах.  Я нашел ее в тебе, император Ромул.  Твой обергофмейстер Эби тебя раскусил.

Р о м у л :   Эби был у меня при дворе по твоему заданию?

О д о а к р :   Он был моим шпионом.  Но он доносил о хорошем, о настоящем, о справедливом человеке, о тебе, Ромул.

Р о м у л :   Он доносил тебе о дураке.  Всю жизнь я отдал на то, чтобы приблизить день, когда Римская империя рухнет.  Я считал собя вправе судить Рим, раз я сам готов был умереть.  Я требовал от моей страны неслыханных жертв, поскольку я жертвовал собой.  Я спокойно смотрел, как льется кровь моего народа, который я обезоружил, — ведь я решил пролить свою собственную кровь.  И вот я должен жить.  Моя жертва не будет принята.  Мне суждено быть тем единственным, кто уцелеет.  Мало того.  Перед твоим приходом мне сообщили, что моя дочь, которую я люблю, погибла вместе с женихом.  Погибла моя жена и весь мой двор.  Я принял эту весть с легкостью — ведь я думал, что сам умру, а теперь эта весть беспощадно меня разит, безжалостно меня опровергает.  Все, что я сделал, стало бессмыслицей.  Убей меня, Одоакр.

Молчание.

О д о а к р :   Ты это говоришь от горя.  Преодолей свою боль и прими меня в подданство.

Р о м у л :   Ты боишься.  Победи свой страх и убей меня.

Молчание.

О д о а к р :   Ты думал о своем народе, Ромул, подумай теперь о своих врагах.  Если ты не примешь меня в подданство, если мы с тобой не будем действовать сообща, мир достанется моему племяннику.  Тогда возникнет новый Рим — германская империя, столь же бренная, как и Римская, и столь же кровавая.  Если это случится, дело всей твоей жизни — гибель Рима — и впрямь станет бессмыслицей.  Ты не вправе растоптать собственное величие, Ромул, ты — единственный человек, который умеет править этим миром.  Будь милостив, прими меня в подданство, стань нашим императором, защити нас от кровавого величия Теодориха.

Молчание.

Р о м у л :   Я больше не могу, германец.  Даже если бы и хотел.  Ты выбил у меня из рук оправдание моих поступков.

О д о а к р :   Это твое последнее слово?

Р о м у л :   (преклоняет колени) :   Убей меня!  На коленях тебя молю!

О д о а к р :   Я не могу тебя заставить помогать нам.  Дело плохо.  Но я не в силах тебя убить.  Я ведь люблю тебя.

Р о м у л :   Если ты не хочешь меня убить, я найду выход.  Единственный человек, еще жаждущий моей крови, спит у меня под кроватью.  Пойду разбужу его.  (Встает.)

Одоакр (тоже поднимается) :   Это не выход, Ромул.  Ты просто отчаялся.  Твоя смерть тоже бессмыслица, — в ней был бы смысл, если бы мир был таким, каким ты его себе представлял.  А мир не таков.  Твой враг тоже человек, и так же, как ты, он хочет быть справедливым.  Надо покориться судьбе.  Ничего другого не придумаешь.

Молчание.

Р о м у л :   Присядем-ка опять.

О д о а к р :   Что нам еще делать?

Р о м у л :   А как ты поступишь со мной?

О д о а к р :   Переведу тебя на пенсию.

Р о м у л :   На пенсию?

О д о а к р :   Другого выхода нет.

Молчание.

Р о м у л :   Выход на пенсию, пожалуй, самое страшное, что может со мной случиться.

О д о а к р :   Не забудь, что и меня ждет нечто ужасное.  Тебе придется провозгласить меня королем Италии.  Это будет началом моего конца, если я сразу же не приму меры.  Итак, хочу я или нет, придется начать мое царствование с убийства.  (Обнажает меч и устремляется направо.)

Р о м у л :   Что ты собираешься делать?

О д о а к р :   Убить племянника.  Я покуда еще сильнее, чем он.

Р о м у л :   Теперь ты отчаялся, Одоакр.  Если ты убьешь своего племянника, на его место придут тысячи новых Теодорихов.  Твои народ мыслит не так, как ты.  Ему нужен культ героев.  Не в твоей власти это изменить.

Молчание.

О д о а к р :   Сядем-ка опять.

Садятся.

Р о м у л :   Мой дорогой Одоакр, я хотел играть роль судьбы, а ты хотел избежать своей судьбы.  Но обоим нам судьба быть политиками, потерпевшими крах.  Мы надеялись освободиться от мира, ты от Германской империи, я от Римской, а теперь придется приводить в порядок их развалины.  Нельзя их оставлять без присмотра.  Я осудил Рим — меня пугало его прошлое; ты осудил Германию — тебя пугало ее будущее.  Мы были во власти призраков, ведь мы не распоряжаемся ни тем, что было, ни тем, что будет.  У нас есть власть лишь над настоящим, но мы о нем не думали и потерпели крах.  Теперь придется, сидя на пенсии, заново пережить свою жизнь, оплакивая дочь, которую любил, сына, жену и всех несчастных, которые у меня на совести.

О д о а к р :   А мне придется управлять государством.

Р о м у л :   Жизнь внесла поправки в наши планы.

О д о а к р :   И весьма горькие.

Р о м у л :   Стерпим и это.  Попробуй за те немногие годы, которые тебе предстоит править миром, внести разум в безумие.  Подари германцам и римлянам мир.  Принимайся же за дело, князь германцев.  Правь теперь ты!  Пройдет несколько лет, о которых всемирная история и не вспомнит, — не героические это будут годы, но их причислят к счастливейшим годам нашей беспокойной земли.

О д о а к р :   И тут мне придется умереть.

Р о м у л :   Утешься.  Меня твой племянник тоже убьет.  Он не простит, что ему пришлось стоять передо мной на коленях.

О д о а к р :   Начнем же выполнять наш невеселый долг.

Р о м у л :   Ладно, не будем мешкать.  Сыграем еще раз комедию напоследок.  Будем вести себя, словно расчеты наши оправдались, словно дух взял верх над человеческой плотью.

О д о а к р :   Племянник!

Справа входит племянник.

Племянник.  Что прикажешь, дядюшка?

О д о а к р :   Позови моих полководцев, племянник.

Племянник.  Как прикажешь, дядюшка.  (Уходит направо.)

В медленном марше сцену заполняют грязные и усталые германцы.  На них одноцветные холщовые одежды и простые шлемы.  Одоакр встает.

О д о а к р :   Германцы!  Овеянные пылью, утомленные долгими походами, опаленные солнцем, вы завершили свой поход.  Вы стоите перед римским императором.  Воздайте ему честь.

Германцы приветствуют Ромула.

Германцы!  Вы глумились над ним, вы пели о нем похабные песни на проселочных дорогах и ночью у лагерного костра.  Но я узнал, как человечен этот человек.  Никогда я не видел никого более великого, и никогда вы не увидите более великого среди моих преемников.  Теперь твое слово, римский император.

Р о м у л :   Император объявляет империю распущенной.  Взгляните еще раз на этот цветастый шар, на эту мечту о великой империи, которая парит над нами, гонимая легким дуновением моих губ; взгляните на эти просторы, которые тянутся вдоль моря, где танцуют дельфины, на богатые провинции, где земля золотится от пшеницы, на кишащие людьми города, где бурлит жизнь, на солнце, которое согревало людей, а достигнув зенита, сжигало все кругом, — и вот этот шар в руках императора обращается в ничто.

Благоговейное молчание.  Германцы с удивлением глядят на императора.

Ромул (встает). Я провозглашаю вождя германцев Одоакра королем Италии.

Германцы.  Да здравствует король Италии!

О д о а к р :   Я, со своей стороны, предоставляю римскому императору виллу Лукулла в Кампанье.  Сверх того, ему определяется пенсия в шесть тысяч золотых в год.

Р о м у л :   Нищая жизнь римского императора позади.  Вот тебе лавровый венок и императорская тога.  Императорский меч ты найдешь среди садовой утвари, а сенат — в римских катакомбах.  Достаньте мне теперь со стены бюст моего тезки, короля Ромула, основателя Рима.

Один из германцев подает ему бюст.

Большое спасибо.  (Берет бюст под мышку.)  Я покидаю тебя, князь германцев.  Теперь я пенсионер.

Германцы.  Да здравствует Ромул Великий!

Из глубины сцены выбегает Спурий Тит Мамма с обнаженным мечом.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Сюда его, императора!  Я его убью!

Король Италии с достоинством идет ему навстречу.

О д о а к р :   Опусти меч, префект.  Императора больше нет.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   А империя?

О д о а к р :   Распущена.

С п у р и й   Т и т   М а м м а :   Значит, последний императорский офицер проспал гибель империи!  (Потрясенный, опускается в императорское кресло.)

Р о м у л :   На этом, милостивые государи, Римская империя прекратила свое существование.

Опустив голову, император с бюстом под мышкой медленно уходит.  Германцы благоговейно замирают.


Конец

Примечания автора

Эта комедия трудна тем, что кажется легкой.  Ревностному поклоннику немецкой литературы с ней нечего делать.  Ведь стиль для него то, что звучит торжественно.  В Ромуле он увидит только страсть к остротам и поместит пьесу где-то между Тео Лингеном и Шоу.  Такая участь не будет, однако, для Ромула столь уж неподходящей.  Двадцать лет он разыгрывает шута, и людям, его окружавшим, не приходило в голову, что и в его шутовстве была своя система.  Об этом стоит поразмыслить.  Моих героев прежде всего нужно показывать с внешней стороны.  Это следует иметь в виду актерам и режиссерам.  Практически говоря, как надлежит изображать Эмилиана?  Он целые дни, может быть, недели, шел окольными путями мимо разоренных городов, наконец добрался до императорского особняка, который хорошо знал, и вдруг спрашивает: «Это вилла императора в Кампанье?» Если в этой фразе не послышится скептическое удивление при виде упадка и превращения в курятник виллы, которая все-таки является императорской резиденцией, то этот вопрос прозвучит риторически, так же как и тогда, когда, робея и подчиняясь ее очарованию, он спрашивает возлюбленную: «Кто ты»?  Он действительно ее уже не узнает, он действительно ее забыл, он лишь подозревает, что когда-то знал, когда-то любил эту женщину.  Эмилиан — противоположность Ромулу.  Его судьбу надлежит судить по-человечески, как бы глазами императора, который за поруганной офицерской честью увидел «тысячекратно униженную жертву власти».  Ромул принимает Эмилиана всерьез, как несчастного человека, который был в плену, подвергался пыткам.  Единственное, с чем он не согласен, это с требованием: «Ступай, возьми нож!», с пренебрежением к любимой ради того, чтобы жила империя.  Человечность должна быть найдена актерами в каждом моем образе, иначе их нельзя сыграть.  Это относится ко всем моим пьесам, однако самая большая трудность встает перед исполнителем роли Ромула: он не должен слишком быстро завоевывать симпатии публики.  Это легко сказать но, вероятно, почти невозможно выполнить, и все же этим следует руководствоваться.  Сущность императора должна раскрыться только в третьем акте.  Фраза префекта в первом акте: «Этот император позорит Рим!» и фраза Эмилиана во втором: «Долой такого императора!» должны прозвучать убедительно.  Если в третьем акте Ромул судит мир, то в четвертом мир судит Ромула.  Взгляните же, что за человека я изобразил: остроумного, вольного в поведении, гуманного, но в конечном счете человека, который действует с предельной твердостью и беспощадно требует того же от других, то есть опасного субъекта, который наперед обрекает себя на смерть; это и страшно в императоре-куроводе, в судье мира, рядящемся шутом, трагедия которого заключена в комедии его конца, в переходе на пенсию, и у которого все же — только тем он и велик — хватает благоразумия и мудрости примириться с судьбой.


   [1] .  «После нас хоть потоп» (франц.)

   [2] .  Воспеваю военные подвиги героя (Виргилий, «Энеида») (латин.)

   [3] .  Гнев, о богиня, воспой (греч.)

Занавес

Иосиф Бродский

«Мрамор», 1982



Go to:  Davar site entry | Site contents | Site index | Russian | Russian drama | Text top